Лев Пирогов - Хочу быть бедным (сборник)

Monday, 3rd

Я грузин. Как выяснилось. В фильме «Мимино» меня занимает лишь то, что касается провинциальной жизни («Гамарджоба арици?» – у водопроводной колонки, девушке Лали, вырядившейся для него, жёстковыйного, в импортные босоножки цвета «жёлтая подводная лодка»). А московская часть со всеми этими талантливыми «Ви почему кефир не кушаете – не любите?» и отвратительными, нет сил смотреть, танцами в ресторане – неинтересны, «второй сорт».

Я бы на месте Валико тоже выпрыгнул в конце из самолёта. Там хорошо, где баран бодает в попу барана. А вся эта Лариса Ивановна, весь этот «Европа-центр» – всё это одна фантазия. И мы в нём – тоже одна фантазия.

Tuesday, 4th

Есть такое философское словечко – «оптика». По-русски говоря, угол зрения. Точнее – то, что мы хотим, способны и вольны в предмете увидеть.

Кто же «по-настоящему» видит вертолётчика Валико? Девушка Лали, сама стремящаяся быть им увиденной? Нет. Потому что в её глазах он герой, немыслимая по деревенским масштабам величина – вертолётчик. Связующее звено между горным захолустьем и сказочным, манящим большим миром (в который девушка Лали и сама, вероятно, стремится, судя по её башмакам цвета подводной лодки). Вертолётчик для неё «средство передвижения». Мягче говоря, проводник мечты.

Сам Валико точно так же стремится быть увиденным Ларисой Ивановной. Но в оптике Ларисы Ивановны (в оптике Москвы) он забавный пигмей, комичная экзотика: «Спасибо, я пешком постою», лезгинка, «покушал, туда-сюда, и кончились». По-настоящему – не героем и не пигмеем – его здесь видит сомасштабный ему шофёр Рубик. Он пожалел Валико, полюбил «чёрненьким» – замёрзшим, обломавшимся и отнюдь не героико-романтическим.

Отсюда научный вывод: истинность зрения поверяется этической компонентой. Смотрящий познается в беде. Ваш читатель – это тот, кто полюбит вас, прочитав ваше далеко не самое удачное (на ваш взгляд) произведение. Он прочитает вас «сквозь» ваш успех.

И, чтоб два раза не вставать, об этике.

«Этика» – это такой способ обозначить «много всего». Она начинается с тревоги либо чувства вины, продолжается скорбью и оканчивается покаянием – это идеальный сценарий, требующий непредставимо долгой и трудной работы. Например, почему среди образованцев и молодёжи так моден буддизм? Потому что его можно понять, объяснив. Проживать – не обязательно. В нём отсутствует момент личной скорби, неизлечимой боли за себя и других, личного страха, личной вины. Что почувствовал Сиддхартха, когда увидел спящих, больных и бедных? «Нечто». Не важно. Буддизм не об этом – он о том, что было дальше. В общем, нажми на кнопку – получи результат. Чистая феноменология. Это на самом деле она, а не буддизм, сегодня в моде.

Wednesday, 30th

Родина – это пейзаж, а не натюрморт. Поэтому «городской литературе» так мучительно трудно быть «русской», а в «деревенщиках» видят сугубый патриотизм, даже когда его там в них нет.

…с другой стороны, на фотографиях пейзаж не нужен; и люди не нужны, если у них нет как-то по-особому стёртого сапога, натянутой кепки. На фотографиях не нужно живое, потому что это обман, хочется отвести глаза. Любить на фотографиях можно лишь натюрморты.

Tuesday, 29th

Прочёл в Интернете про мальчика, который один учится в пятом классе сельской школы. Он там и староста, и цветовод, и дежурный – бессменный дежурный, и учат его, судя по сфотографированным для репортажа самопальным методичкам, получше, чем во многих московских школах со стеклянными потолками (прозрачными воротами, какой-то там звездой) и бассейном. А для чего учат, зачем учат лучше, чем в московской элитарной экспериментальной? Он же всё равно не поступит никуда из срани этой своей – ни на менеджмент, ни на управление, ни даже на элементарный юрфак, – семилетка же, слышите, хи-хи, се-милет-ка, и потом, чтобы поступить, деньги нужны, а что этот бесперспективный мальчик будет вносить в кассу родного вуза – млеко и яйки? Хых-хы… А его учат.

К чему, для чего, зачем?

Я думаю, его учат РАДИ БОГА.

Monday, 12th

Пересмотрел после небольшого двадцатилетнего перерыва «Жертвоприношение». Смешное кино. Культурфетишизм для самых маленьких.

Вот Дм. Бавильский ходит на классические концерты, знает всех гобоистов по отчествам, в книжках у него персонажи ни слова в простоте не употребят: всё только Мондриан розового периода. И при этом он производит (на меня) впечатление совершенно дикого человека – «насекомое», сказал о нём однажды в священном антропологическом ужасе Иван Куликов. Я всё думал, почему. Оказалось, культурфетишизм – это разновидность язычества. А язычник – всегда дикарь.