Иван Ильин: Образ Идиота у Достоевского

Блаженный миг, благодаря которому блаженство вечностью становится. Становится доступным как слабое предчувствие, намек, здесь, на земле, а может, как реальность в эпилептическом экстазе.

Примерно так предстает нам образ этого прекрасного человека у Достоевского. Примерно так его следует толковать и понимать.

Прекрасен в доброте, велик в созерцании, рожденный для созерцания сердцем, для разъяснения сущности, но не для земной любви, которая то и дело повергает его в замешательство, не для земной драмы самоутверждения, не для трагедии земных конфликтов из-за ненависти, зависти, гордыни, собственничества, ревности.

В целом — это роман духовного эроса, который по плечу совсем не многим — разве что избранным. Это эпопея человеческого совершенства, неизбежной предпосылкой которого, как видно, является дефект личности. Трагедия жизни, трагедия благочестивого человека, который из-за своего безволия так мало способен сделать. Лирическая поэма о страданиях чистой, но безвольной мужской любви.

Дочитываешь этот страдальческий роман до конца и задаешься вопросом: закономерность ли, необходимость, чтобы праведное бытие и провидческое созерцание сердцем давались лишь больному человеку? Неужто страсти нельзя преодолеть? Неужто только болезнь может отнять их у человека? Неужто можно достигнуть сверхчеловеческого, став лишь неполноценным человеком?

Должен ли превосходный, совершенный человек оставаться все же человеком, целиком человеком, во всем человеком и может ли в этой своей целостности человеческого бытия добиться полного превосходства, или же должен заплатить за полноту превосходства половиной своей человеческой сущности? Так что же — Бога можно постигнуть только ценою отречения от человека в себе?

Вот проблема «Идиота», проблема русской этики и философии религии. Достоевский не отвечает на эти вопросы. В противном случае он не взялся бы за них во второй раз, а конкретно — в «Карамазовых», где он показывает двух благочестивых: здорового, но чистого старца Зосиму и его любимца Алешу Карамазова, в котором бушует карамазовская стихия необузданных страстей и который тем не менее идет по жизни безупречно чистым. Об этом своем любимце Достоевский намеревался написать еще две части романа. Путь князя Мышкина, таким образом, не единственно возможный путь на земле. Есть и другие пути.

Но и этот путь, и этот святой образ человечество должно взять с собой из богатейшего пантеона русской культуры в свое историческое будущее; образ юродивого-недогматика, который живет на земле, свободно созерцая Божественное совершенство.

inferno (um.) — ад, преисподняя.

См.: Достоевский Ф. М. — Т. 28, кн. И. — С. 241.

Пометка Ильина: «Дост. Идиот. I, 22». Здесь и далее неясно, на какое издание Достоевского ссылается Ильин. См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 15.

Пометка Ильина: «I, 11». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 8.

Пометка Ильина: «I, 131». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. —С. 81.

Пометка Ильина: «I, 37–38». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 25.

Пометка Ильина: «I, 7». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 6.

Пометка Ильина: «I, 38». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. —С. 25.

Пометка Ильина: «I, 38». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 25

Пометка Ильина: «I, 227–229». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 139.

Пометка Ильина: «I, 77». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 48.

Пометка Ильина: «I, 77–78». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 49.

Пометка Ильина: «I, 38». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 25.

См. там же. — С. 19.

См. там же. — С. 14.

См. там же.

Пометка Ильина: «I, 49». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 32.

Пометка Ильина: «I, 140». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 86.

Пометка Ильина: «I, 226». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8.—С. 144.

Пометка Ильина: «I, 77». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. —С. 48.

Пометка Ильина: «I, 119–120». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 74.

Пометка Ильина: «I, 6». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 6.

Пометка Ильина: «I, 94». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 58.

Пометка Ильина: «I, 259». См.: Достоевский Ф. М. — Т. 8. — С. 159.