– Для любого дела нужен какой-то конкретный повод…
– Повод легко нашёлся. В академию прибыла Комиссия по проверке аппарата учреждений АН СССР во главе с членом коллегии Наркомата рабоче-крестьянской инспекции, членом Президиума Центральной комиссии ЦИК Ю. Фигатнером. По сути, для так называемой чистки.
Проводилась проверка публично на Общем собрании сотрудников учреждения. Главное внимание уделялось анкетным данным проверяемого: социальное происхождение, принадлежность к буржуазным партиям и прочее. «Чистка» академии сопровождалась хорошо скоординированной кампанией в прессе. Погром русской национальной исторической науки начался.
Появилось дело о «неправильном» хранении в Академии наук документов актуального политического значения. Начались аресты. Дошло дело и до академика Платонова, которого погромщики считали наиболее опасной фигурой, так как он действительно играл роль лидера академической и – шире – всей так называемой беспартийной исторической науки. Руководил операцией чекист Л. Мосевич.
Так совершенно неожиданно для многих 70-летний учёный, чьё имя было известно каждому образованному человеку, в январе 1931 года оказался за решёткой в печально известных ленинградских «Крестах», где уже находились арестованные ранее его друзья и ученики: А. Заозерский, А. Андреев, С. Рождественский. Вскоре туда же были доставлены профессор Б. Романов, В. Дружинин, П. Васенко, М. Присёлков, академики Е. Тарле, Н. Лихачёв и ряд других учёных, близких к Платонову…
Следователи Ленинградского ОГПУ спешно «разработали» версию о создании под руководством Платонова из сотрудников академических учреждений контрреволюционной организации «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России»… Это уже было очень серьёзно по тем временам. Готовился судебный процесс. По классической русской историографии нанесли сокрушительный удар.
– А что идеологические противники академиков?
– Покровский и его друзья торжествовали победу. Апофеозом этого торжества стали проведённые в конце 30-го года дискуссии, посвящённые «разгрому буржуазной исторической науки в СССР». В Москве одним из первых с докладом «Великорусская буржуазная историография последнего десятилетия» выступил С. Пионтковский, сексот и доносчик, погубивший в 30-х годах немало учёных и сам расстрелянный в конце концов.
Характернейшей чертой русской дореволюционной историографии, утверждал Пионтковский, был национализм. Главным же националистом в дореволюционной историографии им был объявлен великий историк Ключевский.
«Шовинизм Ключевского, его глубокий великорусский национализм, – заявил здесь Пионтковский, – являются характерной чертой, которую сохранила… буржуазная историография. Великодержавность и национал-шовинизм свойственны всем буржуазным историкам России. В своих исторических работах эти историки по своей методологии, по своим концепциям, по своей фразеологии стоят на позициях, которые свойственны зоологическому национализму московских лабазников».
В Ленинграде с докладами, посвящёнными «вредительству» на историческом фронте, выступили директор Института истории Комакадемии Г. Зайдель на тему «Тарле как историк» и доцент Ленинградского историко-лингвистического института М. Цвибак. Зайдель громил «Тарле как историка», а Цвибак – «Платонова и его школу».
Цвибак «отыскал» в работах Платонова «антисемитский душок» и пришёл к неутешительному выводу, что вся русская дореволюционная официальная университетская историческая наука «была лейб-гвардией Романовых… Поскребите Лаппо-Данилевского – получите Пуришкевича». Целью этих «дискуссий» было идеологическое обеспечение готовящегося процесса над арестованными историками.
Удалив из науки при помощи ОГПУ «буржуазных» учёных, победители заняли освободившиеся в результате арестов кафедры и посты. Зайдель, к слову, получил не только кафедру новой истории, но и стал первым деканом организованного в 1934 году исторического факультета ЛГУ, в Москве же эти должности достались коллеге и единомышленнику Цвибака.
Арест Платонова и его коллег их противники рассматривали как победу «на историческом фронте».
10 февраля 1931 года по приговору «тройки» ОГПУ была решена судьба первой, самой крупной партии арестованных – 84 человека. 29 человек были приговорены к расстрелу, остальные 53 подлежали отправке в исправительно-трудовые лагеря сроком от трёх до десяти лет, двое – к трёхлетней ссылке. Однако расстреляно было не 29 человек, а шестеро…
Читать дальше
