Вацлав Гавел - Сила бессильных

Человек не обязан всем этим мистификациям верить. Однако он должен вести себя так, словно верит им; по крайней мере, молча сохранять толерантность или хотя бы быть в ладу с теми, кто эти мистификации осуществляет.

Уже хотя бы поэтому человек вынужден жить во лжи. Он не должен принимать ложь. Достаточно, что он принял жизнь, которая неотделима от лжи и невозможна вне лжи. Тем самым он утверждает систему, реализует ее, воспринимает ее, является ею.

Как мы видели, истинное значение лозунга зеленщика никак не связано с тем, к чему призывает сам лозунг. Тем не менее это истинное значение совершенно ясно и всем понятно. Оно вытекает из общедоступности данного кода: зеленщик декларировал свою лояльность — и ничего иного ему не оставалось, раз уж его заявление было принято — единственным способом, на который реагирует общественная власть: тем, что он принял предписанный ритуал , что принял «иллюзии» за действительность, что согласился на предложенные «правила игры». Приняв их, он, разумеется, и сам вступил в игру, стал игроком, сделал возможным, чтобы эта игра вообще продолжалась, чтобы просто существовала.

Если идеология изначально — это «мост» между системой и «человеком как таковым», то в момент, когда человек вступает на этот мост, она становится одновременно и мостом между системой, и человеком как ее составной Частью . Если изначально идеология помогает своим действием, направленным «вовне», конституировать власть как свое психологическое «алиби», то с того момента, как она принята, она ее конституирует также «внутрь» как свое неотъемлемое слагаемое: она начинает функционировать как главный инструмент ритуальных внутригосударственных коммуникаций .

Вся структура государственной власти, о «физическом» аспекте которой уже шла речь, тоже не могла бы существовать без определенного «метафизического» порядка, который связует отдельные ее элементы, соединяя и подчиняя их единому способу «самовыражения»; диктует их действиям «правила игры», то есть определенные нормы, ограничения и закономерности. Это фундаментальная коммуникационная система, общая для государственной структуры в целом, интегрирующая ее и обеспечивающая ей внутренний контакт, а также передачу информации и инструкций; это своеобразный свод «правил дорожного движения» и «путеводителей», придающих ей должные параметры и форму. Этот «метафизический» порядок является гарантией внутренней прочности тоталитарной государственной структуры; это ее цементирующий раствор, связующий принцип, инструмент ее дисциплины, без которого она должна бы — как тоталитарная структура — погибнуть; она должна бы распасться на множество отдельных элементов, сталкивающихся друг с другом в хаосе неуправляемых и частных интересов и тенденций; вся тоталитарная пирамида власти, выстроенная без цементирующего раствора, должна была бы, как говорится, «рухнуть сама собой» в момент коллапса материи.

Идеология как интерпретация действительности на уровне власти в конце концов всегда подчинена государственным интересам; поэтому она имеет естественную тенденцию к отрыву от действительности, созданию «мира иллюзий» и ритуалов. В том обществе, где существует борьба за власть, а следовательно, и общественный контроль над властью, существует, естественно, и общественный контроль за тем, что власть идеологически закрепляет. В этих обстоятельствах, следовательно, всегда действуют определенные коррективы, препятствующие идеологии полностью оторваться от действительности. В условиях тоталитаризма эти коррективы, разумеется, исчезают, и ничто, таким образом, не препятствует идеологии все более отдаляться от действительности и постепенно превращаться в то, чем она и является в посттоталитарной системе: в мир «иллюзий», всего лишь в ритуал, в формализованный язык с разорванными семантическими связями, превращенный в систему ритуальных атрибутов, замещающих действительность псевдодействительностью.

Идеология в то же время становится, как мы видели, все более важной составной частью и опорой власти — как ее «алибистическое» подтверждениеf и как внутренне связующий принцип. С ростом этого значения и с продолжающимся отрывом от действительности она приобретает исключительную реальную силу, сама становится действительностью, хотя и действительностью особого рода , имеющей на определенных уровнях (и прежде всего «внутри» власти) в итоге больший вес, чем действительность как таковая: идеология все более зиждется на браваде ритуалов, нежели на реальной действительности, которая за ней скрыта; значение явлений вытекает не из них самих, а из их понятийного включения в идеологический контекст; не действительность воздействует на тезис, а тезис — на действительность.