— Копи у него были огромные. Но, я думаю, не только лазурит. Он получал очень осязаемую помощь через Пакистан. В спонсорах недостатка не было. Масуд умел договариваться. Еще раз повторю: по опыту и уму это была мощная фигура, в Афганистане равных ему не было, да и сейчас не видать.
— Существовала ли проблема перебежчиков?
— Как таковой не было, тем не менее на момент вывода войск на той стороне по неопытности, а больше по глупости оказалось 333 человека. Как это случалось... Кто-то решил грабануть лавку, а его в это время взяли. Кто-то на дороге зазевался или машина отстала… Были и перебежчики по убеждениям. Немного, но все-таки были и такие.
— Как ограниченный контингент воспринял решение Горбачева о выводе войск?
— Мы были только за. Мы же и планировали выход, мы же настояли на тех сроках, которые потом были определены в Женевских соглашениях: начало вывода — 15 мая 1988 года, завершение — 15 февраля 1989 года. Бежать-спешить смысла не было. Все было просчитано. И вывод войск, особенно на первом этапе, проходил нормально. А потом появился товарищ Шеварднадзе, который под влиянием Наджибуллы стал уговаривать Горбачева не выводить все войска, а, как сейчас поступают американцы, оставить тысяч тридцать, чтобы взять под охрану Кабул и дорогу до советской границы. Наджибулла был неглупый мужик, он понимал: если войска выйдут, ему хана. По-человечески Наджибуллу понять, конечно, можно было, но если бы вывод войск не состоялся в оговоренные сроки, СССР уже и де-факто и де-юре считался бы нарушителем международных соглашений. Кроме того, надо было учитывать, что наше пребывание в Афганистане держалось на совместном договоре, к которому мировое сообщество относилось весьма скептически. И если бы мы не успели выйти до 15 февраля 1989 года, 40-я армия лишилась бы правовой основы пребывания на территории этой страны, а война разгорелась бы с новой силой.
— Какое у вас осталось впечатление от Шеварднадзе?
— От него исходило что-то неприятное. Несмотря на директивы Горбачева, он, безусловно, играл в свою политическую игру. Только позиция маршала Ахромеева и генерала армии Варенникова оказалась сильнее, вывод войск, как я уже говорил, хоть и с некоторой задержкой, все-таки состоялся, а я после вывода 40-й армии стал командующим войсками Киевского военного округа.
Назначением был очень доволен, потому что с армии обычно идешь в заместители командующего войсками округа, а тут — сразу в командующие. В советское время таких примеров, пожалуй, и не было. Если, как утверждает маршал Язов, не считать Тухачевского, который перепрыгнул сразу в командармы.
— Как вас встретил Владимир Васильевич Щербицкий?
— Очень хорошо. У меня о Щербицком самые лучшие воспоминания. Виктор Васильевич был замечательный человек, но скоро умер, в то время его уже начали потихоньку гнобить…
— Кравчук тоже гнобил?
— Я не знаю, но, видимо, у Кравчука была особая позиция. Помню, когда Щербицкий уже серьезно болел и на его место избрали другого, я приехал к нему на работу. Виктор Васильевич собирал личные вещи уже в бывшем своем кабинете. Мы посидели, по чуть-чуть выпили, и он вдруг говорит: «Да, много ошибок я сделал в последнее время…» Леонид Кравчук был вторым лицом в Компартии Украины. Но у нас с Кравчуком отношений никогда не было.
— Как вы оказались в Министерстве внутренних дел? Неожиданный выбор для боевого генерала.
— На исходе второго года пребывания в Киеве, как-то в воскресенье, когда мы были на даче в Пуще-Водице, вдруг бежит женщина, которая нам помогала по хозяйству, и кричит: «ВЧ работает, ВЧ звонит!» Поднимаю трубку — Москва: «С вами хочет переговорить Михаил Сергеевич». И действительно, звучит его привычная фраза: «Мы тут поговорили, посовещались, и я принял решение предложить тебе (он со всеми говорил на ты) должность первого заместителя министра внутренних дел — к Пуго». Как обухом по голове! Я говорю: «Михаил Сергеевич, во-первых, я из другого ведомства, во-вторых, я категорически не хочу идти в МВД. Прошу не направлять!» «В общем, ты как хочешь, — продолжает Горбачев,— а решение уже принято, смотри сегодня программу «Время». Подписываю указ». И точно: слышу скрип пера. Одним указом он назначил Пуго министром внутренних дел, а меня — его первым замом. Но работалось с Борисом Карловичем хорошо. Это был очень мудрый, деликатный человек.
— Вы считаете, он сам застрелился?
— Видимо, сам. Обстановка тогда была такая, для этого вполне подходящая… В общем, как я думаю, не захотел, чтобы о его имя вытирали ноги. Похожий мотив был и у Сергея Федоровича Ахромеева.
Читать дальше
