Михаил Михеев - В мир А Платонова - через его язык (Предположения, факты, истолкования, догадки)

Чтобы жить в действительности и терпеть ее, нужно все время представлять в голове что-нибудь выдуманное и недействительное.

Тайна Сарториуса есть тайна всего исторического человеческого общества: жить самому по себе внутри нечем, живи другим человеком, а тот тобой живет, и пошло, и пошло, и так вместе целые миллионы [Фрагменты: 72].

Техника утраты души

Поэтому, в согласии с предлагаемой Платоновым в романе "Счастливая Москва" (но и, по-видимому, совершенно искренне исповедуемой им, глубоко экзистенциалистской) "технологией жизни", свою собственную материальную оболочку человеку закономерно было бы сменить на любую другую. Это все равно, что отдать себя самого, все самое дорогое в себе (т.е. свою душу) кому-то другому, переродиться в него. Так, про инженера Сарториуса в романе говорится:

Душа Сарториуса испытывала страсть любопытства. Он стоял с сознанием неизбежной бедности отдельного человеческого сердца; давно удивленный зрелищем живых и разнообразных людей, он хотел жить жизнью чужой и себе не присущей (СМ: 52).

О нем же - из не вошедшего в окончательный вариант романа отрывка:

Он относился к себе как к мертвой материи, которой не жалко и ее можно сменить на другое существо. Он удивлялся характеру некоего Груняхина и, вынося его судьбу, сам по себе жил втайне и вдалеке, плача, улыбаясь, но не действуя [Фрагменты: 74].

Или о другом герое, упоминавшемся ранее хирурге:

Самбикин задумался, по своему обыкновению, над жизнью вещества - над самим собой; он относился сам к себе как к подопытному животному, как к части мира, доставшейся ему для исследования всего целого и неясного (СМ: 21).

Но и Сарториус, и Самбикин являются наследниками Фомы Пухова (Сокровенный человек), Александра Дванова (Чевенгур), Вощева (Котлован), Чагатаева (Джан) и многих других платоновских героев. Их отношение к себе чисто исследовательское. Они ищут оправдания - ни много ни мало - всеобщего существования, доискиваются тайны бытия всего мира и готовы увидеть разгадку этой тайны - в перенесении собственной души во все иные существования, т.е. в добровольном обречении себя (и собственной души) на наказание - идти по кругу всех низших (относительно себя) перерождений:

Сарториус чувствовал себя так, как будто до него люди не жили и ему предстоит перемучиться всеми мучениями, испытать все сначала, чтобы найти для каждого тела человека еще не существующую, великую жизнь (СМ: 41).

Готовность перемучиться за всех

Платоновские герои готовы как будто вполне сознательно пойти на этот шаг:

Сердце его [Сарториуса] стало как темное, но он утешил его обыкновенным понятием, пришедшим ему в ум, что нужно исследовать весь объем текущей жизни посредством превращения себя в прочих людей. Сарториус погладил свое тело по сторонам, обрекая его перемучиться на другое существование, которое[99] запрещено законом природы и привычкой человека к самому себе. Он был исследователем и не берег себя для тайного счастья, а сопротивление своей личности предполагал уничтожить событиями и обстоятельствами, чтобы по очереди в него могли войти неизвестные чувства других людей. Раз появился жить, нельзя упустить этой возможности, необходимо вникнуть во все посторонние души - иначе ведь некуда деться; с самим собою жить нечем, и кто так живет, тот погибает задолго до гроба /можно только вытаращить глаза и обомлеть от идиотизма/.[100] (СМ: 50).

Вообще контаминация, двусмысленность, переплетение и "игра" в едином целом (словосочетания или отрывка текста) сразу нескольких смыслов - это излюбленный прием Платонова: именно за этот прием его ругали - и Фадеев, и Горький, и критики Гурвич с Ермиловым. Вот пример одного из таких типичных платоновских совмещений смыслов:

Бродя по городу далее, он [Сарториус] часто замечал счастливые, печальные или загадочные лица, и выбирал, кем ему стать. Воображение другой души, неизвестного ощущения нового тела на себе не оставляло его. Он думал о мыслях в чужой голове, шагал несвоей походкой и жадно радовался пустым и готовым сердцем. Молодость туловища превратилась в вожделение ума Сарториуса; улыбающийся, скромный Сталин сторожил на площадях и улицах все открытые дороги свежего, неизвестного социального мира, - жизнь простиралась в даль, из которой не возвращаются (СМ: 53).

"Пустое сердце" уже обыгрывалось Платоновым раньше, в "Чевенгуре": там было сказано, что большевики должны обладать пустым сердцем, чтобы в него все могло поместиться. Такого рода двусмысленность сразу же "погашалась" нейтрализующим ее уточнением. Но здесь еще и Сталин, который сторожит все открытые дороги нового мира, да к тому же и даль, из которой не возвращаются! И это написано в 1934-1935 гг. Очевидно, что улыбающийся - на оживляемом автором плакате Сталин мог бы совсем не так радостно, как на плакате, "улыбнуться", увидь он очередную поэтическую вольность своего (т.е. подчиненного ему как главному инициатору переустройства человеческих душ) "пролетарского" писателя.