Павел Крусанов - Беспокойники города Питера

Вот, например, звонит как-то его Ровинская и говорит, типа, ты там будешь в «Сайгоне», так пульни Хренова домой — он тут вчера за морковкой пошел, — пора бы, мне ж надо суп варить. Прихожу, смотрю — вот он в шляпе, один, но уже с кем-то видно встречался. Встретились и мы. Потом я ему говорю: поехали? Он говорит: поехали, и мы приезжаем на Театральную, идем, идем, идем, идем, идем, вдруг он останавливается. А куда мы идем, спрашивает. Так Ровинская тебя ждет, говорю, суп она хочет. Не, мотает он головой, отказать! Я еще, говорит, морковки не купил. И обратно в «Сайгон».

Знаете, есть люди, кого занимают проблемы вроде того, что вот был, например, Чапаев когда-то — реальный унтер-офицер, полный георгиевский кавалер, потом красный командир; и есть герой романа Фурманова; и ходит по свету персонаж анекдотов, так вот: как они все между собой соотносятся? Но мы тут не будем ломать свои головы: как, как? Да неизвестно как, потому что всю твою жизнь от рассвета до заката — фабулу трагедии и все детали — знает только Бог и никому не говорит, а Фурманов, хоть и был знаком с тем красным командиром, в своем произведении решает задачи сугубо сюжетные — нечеловеческие, и Чапаев у него какой-то немыслимый пидарас, выкованный с головы до ног из чистой стали, а что до анекдотов, то традиция пародийной травестии известна с гомеровских времен и ничего не отражает — там Геракл — обжора и пьяница, а Одиссей, чтобы уклониться от участия в войне, симулирует безумие в дурацком колпаке, то есть, конечно, анекдот — народная мифология — пересказывает отдельные моменты сюжета, но без эпического пафоса. Пафос совершенно чужд обыденной жизни, вот почему анекдот переводит героя на арену повседневности, тем самым занижая его до уровня обыкновенного человека. Помните Фауста и его вроде бы законное маскулинное желание оказаться на месте Париса? Так вот, этому мизантропу и в голову не приходило, что он своим желанием не возвышает себя до уровня героя, а опускает Елену до простодушной потаскушки, которую можно без всякого пафоса трахать, простите за резкость, во все дырки. Потому что в трахании, хоть кого, нет никакого пафоса, но есть что-то другое.

Кстати, рассказывают, что однажды Курехин, который пафоса никакого не любил и никаких Елен для него не существовало, с приятелем высунулся в окно и заметил прогуливающуюся по улице незнакомку. Учтиво обратившись, он предложил ей присоединиться, а она возьми и поднимись к ним на второй этаж. Тогда Курехин, все также учтиво, предложил ей немедленно с ним соединиться, и она немедленно соединилась. Но когда его приятель тоже выразил подобное желание, девушка сказала, мол, с удовольствием бы, да не могу — у меня там муж за арбузом стоит.

К чему это я? Да к тому, что если бы мы спросили Чапаева, где он хотел бы обрести бессмертие, то есть персонажем эпоса, романа или анекдота, то неизвестно, что бы он выбрал. Ну, выбор Курехина мы знаем, хотя некоторые модные писатели лепят из него Евгения Онегина, а каково было бы желание Хренова?

Помните, почему Фауст связался с чертом? Потому что хотел человеческого бытия — знание не давало ему никакого удовлетворения. Но главная его проблема была в том, что желать-то он желал, а желать не умел. Умом ничего не пожелаешь, и бес постоянно бедолагу за это выстебывает, желание родится где-то в другом месте. Нет, нет, нет, не там, где вы подумали, — там дети родятся. А это место находится вообще за пределами тела, и с телом связано постольку, поскольку мы обитаем в нем, в теле. И если вы не пошлые материалисты, то поверьте, что хотеть попить, пописать, купить красные сапоги, написать роман о событиях невероятных, поймать крымскую жужелицу или метровую щуку, соблазнить девчонку, похудеть на шесть килограммов, выйти замуж за итальянца и жить у лазурного моря — отнюдь не желания, а мелкие нужды тела. Подумаешь, захотела, расхотела. А вот если хочется обосраться и обмазаться, то это, скорее всего, настоящее желание, ибо оно иррационально и непреодолимо. И Хренова подобное желание периодически извлекало из повседневности.

Видите ли, мертвых нужно любить по-другому, они за пределами сферы контакта, но с ними можно и нужно работать. Если хотите, то это и значит за них молиться. Меня, например, всегда занимало, для чего он периодически совершенно намеренно являет на всеобщее обозрение свое критическое опьянение — ну там всякие сопли по бороде, бессвязность, беспомощность и прочее. Приходишь в «Сайгон», в «Придаток», на Пушкинскую, в «Гастрит», а он там чуть сидит на подоконнике, чуть не валяется, уже ни петь, ни топать не может и пить не в состоянии, но попытки его увести ни к чему не приводят — упирается, сопротивляется. Только если менты его берут, тогда идет покорно и спокойно, крестным путем, а потом безошибочно возвращается, будто кого-то ждет. И так, бывало, три дня сидит и за эти три дня семь раз попадет в вытрезвитель. Вот, что это такое: детский эксгибиционизм, мистическая трансформация, шоу юродивого, политическая провокация, гражданское самоубийство? Вы скажете: у парня была проблема с алкоголем? А я скажу: нет, не угадали, это для девушек водка — любовный напиток, отсюда у них проблемы с алкоголем. Не было у него с этим никаких проблем, Хренов не пил в одиночку, не прятался, не таился от земли и неба. Мы сколько раз вместе обедали в городе, принимая приличные за едой кружки, стопки, бокалы, фужеры, графины, бутылки, а после расходились по делам, и никакого продолжения, то есть он не заводился от первого глотка, как некоторые. А сколько мы ездили на всякие конференции в Москву, в Смоленск, мотались неизвестно зачем по каким-то Прибалтикам, по российским губерниям и, как всякие путешественники, непременно впадали в излишества на чужбине, но нигде и никогда я не видел Хренова в таких обстоятельствах. И с работой у него не было никаких проблем — все в срок сдавал. Мог работать дома совершенно спокойно неделями и месяцами, но в какой-то момент сила желания — а что же еще? — переносила его на лобный подоконник. Кого он ждал на нем?