Чеслав Милош - О Томасе Майн Риде

Прославленные американские писатели девятнадцатого века относились к торгово-промышленному подьему не слишком благожелательно. Плебейская жадность, мошенничество, злодейство, состояния, нажитые взятками или кольтом, мораль, не считавшая зазорным наживаться на хлопковых плантациях, возделанных руками рабов, могли их только отталкивать, а сросшееся с этим злом государство, на их взгляд, накладывало на всякого честного человека обязательство как можно меньше соприкасаться с властью. Поэтому развязанная государством война считалась "грязной". Писатели эти как раз в упомянутое десятилетие нащупали для себя несколько выходов, к которым американские интеллектуалы прибегают так или иначе по сей день. Мелвилл создал легенду о спасении на лоне безгрешной природы, в первозданном мире (его наследниками в Европе станут Лоти и Гоген с их почти мифологическим мотивом счастливого острова Таити, и американское битничество будет всего лишь поздним побегом этой ностальгии). Он же ввел в литературу образ протестантского миссионера - разрушительной силы, губящей безмятежность и счастье первобытного человече-ства. Его первый роман "Тайпи", по случаю, вышел в свет как раз в 1846 году. Торо нашел свою Полинезию в лесах Новой Англии. А поскольку лишь сам отдельный человек способен решить, что для него благо, а что - зло (в этом смысле Торо был абсолютно далек от идеи самодостаточного сообщества людей, обходящихся без техники и неукоснительно следующих правилам внутреннего распорядка), то он рекомендовал этому человеку попросту разорвать пакт послушания государству, если оно ведет себя аморально. Он верил в нравственный инстинкт человечества, составленного из отдельных людей. В знаменитом очерке "О гражданском неповиновении" Торо писал: "Возьмите для примера нынешнюю войну в Мексике - она затеяна группкой людей, которые сделали постоянное правительство своим орудием, поскольку народ на подобный шаг никогда бы не согласился". Было ли это правдой или самообманом интеллектуалов? По-моему, скорее - вторым. А Эмерсон скорбел над падением нравов, когда "людей оседлали вещи, которые теперь и обьезжают человечество", однако умел, удалясь от неприятной действительности, находить успокоение в мыслях о будущем "вечном человеке". В чем ему - позволим себе толику злорадства - отчасти облегчал жизнь прекрасный дом с тремя слугами.

Пока стронувшийся с места муравейник передвигался на запад, по пути истребляя индейцев (а вместе с ними и мормонов, вынужденных на этот раз к Исходу через прерии), благомыслящие литераторы Новой Англии, к примеру столь близкая сердцу Мицкевича Маргарет Фуллер, видели спасение людей в социалистическом обобществлении имущества. Заложив фаланстер "Брук Фарм", они косили траву, доили коров и упорно штудировали Фурье. Столь же упорно они писали, и их изложенные в собственном издании "Харбинджер"* соображения о Мексиканской войне надо было понимать так, что пирог цел, даже если ты его сьел, иначе говоря - что можно сохранить чистые руки, оставив грязную работу другим.

"Совершенно ясно, что предводителем и подстрекателем этой постыдной аферы служит замысел раздвинуть "свободное пространство" до берегов Калифорнии и отхватить от Мексики еще один добрый кусок ее территорий,- народ готов исполнить его с точностью до йоты. Как бы ни относиться к этой грабительской агрессии, называть ее чудовищной несправедливостью было бы слишком; в неменьшей мере она воплощает замысел самого Провидения, распространяя волю и разум более развитых и цивилизованных народов на те области, которые были, казалось, осуждены на вечное прозябание, и преодолевая преграды для будущего прихода сюда знаний, наук и искусств; оружие - лишь средство, с чьей помощью этот поворот к предстоящему единению народов может быть осуществлен... Тем самым Провидение в высшем смысле, воплощая свои замыслы, пользуется непривычными орудиями и приводит в действие мотивы, на первый взгляд противоречащие тем, которые, мнилось, соответствуют конечным целям или как-то связаны с ними".

Тут нужно разобраться. Мы, должно быть, уже до того привыкли к подобным рассуждениям, до того они у нас в крови, что всю их дикость как-то не сразу чувствуешь. Итак, у Провидения есть некий план, касающийся государственного и общественного устройства. План тот, по всей видимости, самый благой, по-скольку Господь Бог не может желать зла, иначе говоря - мало-помалу приумножает на земле добро, пользуясь для этого историей как орудием (пусть даже не слишком чистым). Люди же, действуя из низких, эгоистических побуждений, не подозревают, что они - лишь инструменты в Его деснице. А на самом деле вся их возня так или иначе скадывается в некое движение к предуказанной высшей цели. Вот мы и поймали с поличным вынырнувшую из-под христианства светскую идею Неотвратимого Прогресса, постепенно сложившуюся раньше, на протяжении XVIII века. Теперь остается лишь заменить Провидение иной силой и фигурой по имени История, и мы - в нашем времени.