Сергей Митрофанов: Падение 'Столицы'

Андрей Мальгин - его Валерия Новодворская назвала "веселым и дерзким мальчишкой", а на самом деле он был хмурым, мнительным, с болезненным самомнением и ускользающим взглядом - понял, что журнал свою функцию исчерпал. Еще будут журналы с таким же или с похожим названием, но, очевидно, это будут другие журналы. А ЭТОТ не нужен.

Он все понял правильно

Ведь "демократическим" журнал был только по стечению обстоятельств. Во-первых, потому что направление главного идеологического удара совпадало с социальным заказом, а во-вторых, потому что каждую неделю приходилось выпускать по довольно-таки толстому номеру, а редактору номера даже прочитать его за это время было трудно. Элементарно не было времени уничтожать авторские мысли и переписывать их в нужном ключе, да и ключа этого никто не знал.

К слову сказать, читатели удивлялись: почему "НГ" такая интересная газета, почему "Столица" такая смелая, принципиальная? Наверное, у них главные редакторы смелые, интересные люди?

И хотя от личности главного редактора действительно многое зависело, иногда ларчик открывался донельзя просто: дешевизна производства, отсутствие достаточного технологического оснащения приводили к тому, что тексты засылались случайные, иногда спьяну, иногда их даже не читали. Каждому автору, который поспевал к "дедлайну", были рады как лучшему другу.

"Коммерсантъ", например, тоже либеральное издание, но никому и в голову не придет называть его изданием демократическим, скорее профессиональным... поскольку технологически там все великолепно, все тексты переписываются от "а" до "я", все темы проходят через калибровочное отверстие. "Коммерсантъ" - это робот, а робот не мог быть ни демократом, ни консерватором, только венцом прогресса.

Дешевизна же "Столицы" позволяла легко транслировать ее в читательскую среду, и таким образом журнал становился оптимальным резонатором между пишущими и читающими.

Однако у Андрея Мальгина хватило ума понять, что после августа 1991 года свой жизненный ресурс "Столица" фактически исчерпала. Кого таранить, впереди кого бежать? Мальгин срочно искал новое направление удара. Знамя и, соответственно, - куда-нибудь наступающую армию.

Знамен в явном виде уже нигде не валялось, к тому же хватало более ушлых политических комбинаторов. Зачем-то Мальгин наговорил гадостей диссидентам - не так, мол, вели себя на допросах (хотя сам всегда был пай-мальчиком), зачем-то обрушился на шестидесятников (хотя те были его учителями) Егора Яковлева, Станислава Говорухина.

Евгений Евтушенко (у которого Мальгин ел, пил, спал) вышел в "воспоминаниях" конформистом, и т.д., зачем-то напал на коллег - затеял необъяснимую вражду с Виталием Третьяковым. А самым основным врагом (хотя был депутатом Моссовета, но туда не ходил!) выбрал себе представительную власть. Во всем этом было мало логики.

Да если бы еще кто возражал! На летучках мы прямо спрашивали Мальгина: во что мы играем? кто наши друзья, кто наши враги? кто за нами стоит? где новые пределы демократии? Скажи, чтоб мы только знали, как себя вести, подчиняться, писать адекватно одному тебе известному курсу.

Однажды я решился на диверсию. В рубрике "Очень личное мнение" ("Столица" # 41, октябрь 1992 г.), защищая от новой демократической номенклатуры и шестидесятников, и попранные идеалы (я наивно полагал, что их нужно защищать), я написал туманный символический текст про НАС и ИХ.

Мрачный мальчик с ускользающим взглядом вызвал к себе и сказал: "Я не хочу в СВОЕМ журнале терпеть выпады против себя". Умница - он все понял правильно.

Лирика

Раньше мои размышления о "Столице" были окрашены обидой на Андрея Мальгина, но сегодня эти обиды перешиблены другими обидами, а отвалившийся в никуда Мальгин кажется чище, умней, добрей, наверное, потому, что он отвалился.

Так или иначе, редактор тарана должен быть гвоздем, но Мальгин гвоздем не был, и ему глупо это ставить в вину. Сначала попробуйте сами стать гвоздем.

Как-то Глеб Павловский сказал гениальную фразу: "Что ты от них хочешь? У них профессия - пережевывать мозги граждан". Подставлять, быть подставленным, гладиаторствовать резиновыми мечами на пружинящем батуте. Если кто-то по недоразумению станет сеять доброе-вечное и гладиаторствовать по-настоящему, он рискует встретить непонимание, а вообще-то о таком типе написал Аверченко: "Он вышел на бой с открытым забралом, и еще две недели его ноги торчали из придорожной канавы".

И сегодня я абсолютно спокоен относительно политических разночтений, полярных нравственных оценок, взаимных обвинений в предательстве. Чего-чего, а предать нечто аморфное и бесцельно вихляющееся, такое, как наша write-среда, такое, как общество конца 90-х, невозможно. С другой стороны, все равно окажешься предателем, даже если уйдешь в пустыню и будешь есть там кузнечиков.