На месте Корчного я бы поступил совсем иначе. Я бы схватил шахматную доску и треснул Карпова по голове. Хотя я знаю, что это не спортивно. И даже наказуемо в уголовном порядке. Но я бы поступил именно так.
Я бы ударил Карпова по голове за то, что он молод. За то, что он прекрасный шахматист. За то, что у него все хорошо. За то, что его окружают десятки советников и гувернеров.
Вот почему я болею за Корчного. Не потому, что он живет на Западе. Не потому, что играет лучше. И разумеется, не потому, что он — еврей.
Я болею за Корчного потому, что он в разлуке с женой и сыном. Потому, что ему за сорок. (Или даже, кажется, за пятьдесят.) И еще потому, что он не решился стукнуть Карпова шахматной доской. Полагаю, он этого желал не менее, чем я. А я желаю этого — безмерно…
Конечно, я плохой болельщик. Не разбираюсь в спорте и застенчиво предпочитаю Достоевского — баскетболисту Алачачяну.
Но за Корчного я болею тяжело и сильно.
Только чудо может спасти Корчного от поражения. И я, неверующий, циничный журналист, молю о чуде…
«Новый свет», № 4 (92), 14–20 ноября 1981 г.
Это произошло году в семидесятом. Я и мои друзья познакомились с чешской фехтовальщицей — Кариной. Она приехала в Ленинград на какие-то соревнования.
Желая ей понравиться, мы заговорили о Пражской весне. Мы высказывались откровенно и чувствовали себя едва ли не заговорщиками. Карина должна была оценить подобный нонконформизм. Что сулило, как минимум, — идейную близость.
Однако нас постигло глубокое и неожиданное разочарование. Карина оказалась вполне лояльной марксисткой. Она ругала Дубчека и цитировала советские газеты. Мы были поражены и слегка напуганы…
Хочется думать, что польский народ — единодушен. Что все поддерживают «Солидарность» и готовы бороться до конца. Но я боюсь, что такое представление — ложно. Значительная часть любого народа — пассивна в идейном отношении. Ответственность в трудную минуту берет на себя его лучшая, думающая часть. Лучшая и увы — не самая многочисленная.
В Польше очень трудная экономическая ситуация. Людей утомило состояние гражданской и политической неопределенности.
Разумеется, власти используют эти настроения. Пропагандистская машина, как всегда, работает безотказно. Виновницей народных бедствий объявлена «Солидарность» и ее мужественные руководители.
Да, католическая церковь — огромная сила. Однако церковь не возглавит мятежа. Священнослужители всеми методами будут удерживать народ от кровопролития.
Поддержка демократического Запада — эфемерна. Что может Запад? Отменить международный научный симпозиум по рыбоводству? Выразить чувство глубокой озабоченности?
Рейган говорит:
— Мы не получаем объективной информации. Все каналы связи перекрыты. Поэтому мы не можем действовать…
То, что нет информации, — преступление. То, что перекрыты каналы, — ужасно. Все это как раз и означает, что надо действовать.
Как?
Не грешно ли призывать другого человека к оружию?! Можно ли требовать от поляков героизма и самопожертвования?!..
— А вывод, — спросит читатель, — каков же вывод?
Я уже лет пятнадцать не делаю выводов. Это происходит без меня…
«Новый американец», № 97, 19–25 декабря 1981 г.
КР КНЕССЕТ ПРИНЯЛ ВАЖНОЕ РЕШЕНИЕ…
Кнессет принял важное решение об аннексии Голанских высот.
Решение Кнессета вызвало единодушное осуждение большинства мировых правительств. В том числе и правительства США.
Все это порождает довольно грустные мысли. Я уже говорил, поведение государства и поведение человека — сопоставимы. Самозащита и обороноспособность — понятия адекватные. Разница в масштабах, а не в качестве.
Попробуем взглянуть на это дело с житейской точки зрения.
Я учился в послевоенной школе. К тому же — в довольно бандитском районе.
Времена были жесткие. Окружающие то и дело пускали в ход кулаки.
Меня это не касалось. Я был на удивление здоровым переростком.
А теперь вообразите хилого мальчишку, наделенного чувством собственного достоинства. К тому же — еврея в очках. Да еще — по фамилии Лурье.
Лурье приходилось очень туго. Местная шпана буквально не давала ему прохода.
Раза три Лурье уходил домой с побитой физиономией. На четвертый раз взял кирпич и ударил по голове хулигана Мурашку. Лурье выбил ему шесть зубов «от клыка до клыка включительно». (Так было сказано в милицейском протоколе.)
Я знаю, что драться кирпичом — нехорошо. Что это не по-джентльменски. С точки зрения БУКВЫ Лурье достоин осуждения. Но В СУЩНОСТИ Лурье был прав.
Читать дальше