Жан-Люк Энниг - Краткая история попы

Итак, мужская дружба неизбежно завязывается «через жопу»: показывая, демонстрируя себя, мужчины с полуслова находят общий язык. Это можно было бы назвать тайным эксгибиционизмом. Подобная двусмысленность адресована лишь тому, кто на вас смотрит, но ее никогда не облекают в слова. По этой самой причине искушение столь сильно, а притяжение неизбежно.

Многие мужчины в подобных ситуациях вполне сознательно стараются показать свои ягодицы в выгодном свете. Являть свою задницу миру — кто бы что об этом ни думал! — это очень по-мужски. Зад — предмет особой гордости. Кажется, мужчины неосознанно позаимствовали у женщин приемы соблазнения и хранят память о них именно в ягодицах. Есть что-то очень волнующее в танце воина, в брачных повадках самцов. Мужчины очень похожи на павлинов. Павлин — птица Венеры — тотем, лучше всего подходящий атмосфере мужской компании, пропитанной скрытым эротизмом. «Когда павлин распускает хвост, — пишет Мишель Турнье, — считайте, что он просто снимает штаны и демонстрирует свой зад. Дабы развеять последние сомнения, задрав юбку из перьев, он медленно кружит на месте, чтобы все увидели его могучий анус, обрамленный пушистым лиловым венчиком».

Первый альбом скабрезных снимков составили многочисленные дагерротипы, созданные в 1850-х годах для узкого круга ценителей. Изображенные на них женщины небрежно держали в тонких пальчиках рюмки абсента. Их зады были заметно отретушированы, особенно высветленная щель между полушариями. Позировали, как правило, проститутки (они же были натурщицами Энгра, Курбе и Дега), но им вполне удавалась роль неприступных, чуточку легкомысленных, изящных, гладкокожих созданий. Исключение составляла «Мона Лиза в гареме», продававшаяся за 120 франков: она в простоте душевной выставляла напоказ свои прелести, но повесить такую картинку можно было разве что в палатке кочевника. Животное начало читалось в темных зарослях подмышек или в струящейся по спине темной гриве волос, ласкающих ягодицы. Эти создания источали сладкую похоть, они со слабой улыбкой на устах грезили о чем-то далеком, гордо отставив попу, одной рукой лаская грудь, а другой прикрывая заветную глубину своего естества. И все-таки это была настоящая живая плоть, а не жалкая мазня. Натурщицы были так неуклюжи и покорны, что любой легко опознал бы в них обычных живых женщин. На некоторых снимках они смущенно отводят глаза, на других их грудь выглядит обвисшей и тяжелой — такую не встретишь на картинах. Эти груди невозможно отретушировать: они слишком вытянуты, крупные соски смотрят вниз (специалисты по характеру считают это признаком апатичной и туповатой натуры).

Веком позже, в 1950-1970-е годы, в большой моде были так называемые girlie magazines — легкомысленные журнальчики наподобие «Пари Фру-Фру», «Пари Табу» и «Пари-Голливуд». Оформление основанного в 1947 году фривольнейшего «Пари-Голливуд» трудно было назвать разнузданным, но во избежание скандала его продавали обернутым в «Мируар-Спринт». Фотографии на разворотах были окрашены в тона сепии — у читателей возникало забавное ощущение, что при перелистывании грим красоток остается на пальцах. Главной темой таких журналов была грудь — Очень Большая Грудь, Роскошная Грудь, — ну и, конечно, задница. Категорически исключалось наличие волос в любых местах. Совершенно гладкая нимфетка выглядела беломраморной статуей, щель вагины отсутствовала, и в голову порой приходила диковатая мысль: «Она затянулась!» Редакционный ретушер распылял краску, маскируя даже ягодичную щель. Так что мечты читателей «Пари-Голливуд» блуждали в тумане. Когда в 1974 году моральные запреты рухнули и цензура была отменена, всеобщее изумление оказалось таким сильным, что фантазию нужно было постоянно подталкивать. Женщину во всей полноте ее образа пришлось изобретать заново. Волосы на теле — редкий случай «цензуры наоборот»! — вернулись из ссылки, их даже стали специально отращивать. Но поезд уже ушел.

В журнале были представлены женские формы и размеры на любой вкус. Типажи тоже были самые разнообразные — задорные домохозяйки, присевшие на корточки перед холодильником, парижанки на каникулах, оседлавшие ствол дерева, прелестные вдовушки в кружевных штанишках с выразительным разрезом на скорбящей попке. Профессиональных моделей не было. Соблазнительные девушки, позировавшие для журнала, работали секретаршами и манекенщицами в «Майоль», танцевали в «Крейзи Хорс» и позировали в своем собственном белье (корсеты, подвязки, чулки — кружевные и в сеточку, босоножки на высоких каблуках, обтягивающие штанишки), но они с блеском исполняли роли очаровательных дурочек и дрянных девчонок. Одна бросается в объятия медведя («Как кружится голова, — уверяет подпись под этим снимком, — не знаю, что со мной»); «прелестница Сильви», стоя коленками на стуле и покусывая ожерелье, с тревогой вопрошает себя, сработал ли затвор фотоаппарата; «бесстрашная малышка» сосет пальчик, а другая, сидя под абажуром, шепчет, смежив веки: «Посмотри на меня, милый!» В «Сумасбродках» (часть вторая) лейка душа протискивается между ляжек маленькой бесстыдницы, скользит взад-вперед; Сильви с триумфом возвращается на страницы журнала: «не в силах дожидаться мужа с работы», она демонстрирует нам свою пухленькую попку, приоткрытые губки и лихо заломленную шляпку.