Юрий Скуратов: Кремлевские подряды «Мабетекса». Последнее расследование Генерального прокурора России

— Надо написать новое заявление об отставке, — безапелляционно объявил Ельцин.

И чем же его мотивировать? Ведь Совет Федерации только что принял решение.

Пусть это вас не заботит. Пройдет месяц… на следующем своем заседании они рассмотрят новое заявление…

Но это же неуважение к Совету Федерации.

Ельцин в ответ только хмыкнул. Понятно, где он видит этот Совет Федерации. В комнате повисло тяжелое молчание. Решать надо было немедленно… Ясно было одно: любым путем необходимо выиграть время. Но как? Сейчас главным для меня было мнение лишь Примакова. Я всегда относился к этому человеку с огромным уважением, прислушивался к его советам. Что он скажет теперь? Но раз он находится здесь, то понятно что. И он сказал:

— Юрий Ильич, надо уйти. Ради интересов прокуратуры. Да и ради своих собственных интересов.

Да, нужно обязательно выиграть время. Это необходимо как воздух. Уже запланирован визит в Москву швейцарского Генпрокурора Карлы день Понте. Ее приезд наверняка позволит открыть в деле о кремлевских коррупционерах многие закрытые карты. Во всяком случае, я на это очень надеюсь. Да и вообще, нужно довести расследование по «Мабетексу» до такой стадии, когда это дело уже «развалить» будет невозможно.

— Хорошо, заявление я напишу. Следующее заседание Совета Федерации запланировано на 6 апреля. Если я напишу заявление сейчас, то произойдет утечка информации, прокуратура за это время просто развалится… — Я почувствовал тяжелый, непонимающий взгляд президента и пояснил свою мысль: — Я напишу заявление сейчас, но дату поставлю апрельскую, 5 апреля — самый канун заседания Совета Федерации.

— Ладно, датируйте 5 апреля, — согласился президент.

Ход был правильный. Если бы я не написал заявление, то против меня наверняка были бы приняты резкие меры, вплоть до физического устранения — от киллерского выстрела до наезда на мою машину какого-нибудь огромного, груженного кирпичами грузовика, — эти методы освоены в совершенстве…

Так с 18 марта по 5 апреля я получил возможность действовать, довести до конца начатые дела, продвинуть вперед историю с «Мабетексом». В конце концов, люди должны знать, какое беззаконие творится на кремлевских холмах и как обходятся с теми, кто пытается этому противостоять.

Вялым движением президент подтолкнул в мою сторону чистый лист бумаги. Я уже достал из бокового кармана пиджака ручку, как внезапно лицо президента стало каким-то серым, он схватился за сердце, медленно приподнял другую руку, поморщился. Хрипло и тяжело дыша, он вышел из комнаты. Лица Примакова и Путина напряглись.

Минут через десять, потирая на предплечье место инъекции какого-то стимулятора, Ельцин вернулся и грузно опустился в кресло.

Я молча написал заявление и протянул его президенту. Примаков и Путин облегченно вздохнули.

Выйдя из больничного корпуса на улицу, я хотел было сразу сесть в машину и уехать — слишком уж муторно и противно мне было — но Примаков задержал меня:

— Юрий Ильич, вы знаете, я скоро тоже уйду. Работать уже не могу. Как только тронут моих замов — сразу уйду…

На душе стало немного легче. Создалось впечатление, что этими словами Примаков как бы пытался сгладить ситуацию, оправдаться. Я понимал, насколько ему неприятно — ведь он попал меж двух огней, — но должность его не позволяла сказать то, что он хотел сказать.

Выходит, и премьер тоже чувствует, как над его головой сгущаются тучи и плетется липкая паутина. Я молча пожал ему руку, сел в машину и поехал на работу, на Большую Дмитровку.

Я нашел в себе силы как ни в чем не бывало начать трудовой день. Я старался держаться, старался не подавать виду, что мне тяжело. Один Бог знает, чего мне это стоило!

Конечно, все были в курсе того, что произошло, многие видели ночью по телевизору скандальную видеопленку. Было очень тяжело… Ловить на себе косые взгляды и не иметь возможности объяснить, что все это ложь. И все же, при всей мерзости показанного, пленка эта имела один немаловажный для меня положительный момент: благодаря ей я прозрел, я по-настоящему увидел, кто есть кто среди тех, кто еще несколько дней назад называл себя моим другом. Я видел, как кое-кто из высокопоставленных особ, которые раньше первыми спешили поздороваться со мной, подобострастно улыбнуться, сейчас, проходя в полуметре от меня, совершенно меня не замечает. Видимо, считают — со мною покончено.

Но было и другое отношение, причем совершенно для меня неожиданное. Так, в прокуратуре меня поддержали в основном рядовые сотрудники, с которыми я и знаком-то толком не был. Они меня подбадривали, когда я заходил в кабинеты, угощали — кто чаем, кто бутербродом, — и это было очень трогательно. А вот некоторые заместители мои — те самые, которых я лично назначил на эти места, которым повесил на погоны большие генеральские звезды, — все усилия бросили на спасение своих должностей, забыв, как выяснилось позднее, и о чести, и о совести. Справедливости ради — не все. Активно поддержал меня Михаил Катышев — один из лучших следователей России, принципиальнейший, хотя и жесткий человек. Он сразу сказал, что во всю эту гадость, которая развернулась вокруг меня, не верит, что понимает, кто и что за всем этим стоит. Что, как и прежде, что бы ни случилось, он будет меня поддерживать. Думаю, Катышев уже тогда отчетливо понимал, каким боком может выйти ему эта принципиальность. Так оно и оказалось: вскоре его от работы в Генпрокуратуре отстранили. С молчаливым сочувствием ко мне относились тогда Владимир Давыдов, Василий Колмогоров, Сабир Кехлеров…