Ф Наркирьер - Жорж Бернанос, певец отчаяния и надежды

Роман заканчивается смертью амбрикурского священника, умирающего со словами: "Ну и что с того? Все благодать". Слова эти со всей очевидностью говорят о том, что ни о каком бунте священник не помышлял. Но подобный образ был для французской литературы новым. От амбрикурского кюре, защитника бедняков, идет прямая линия к образам демократически настроенных священников во французской прогрессивной литературе наших дней. Не помышлял, разумеется, о бунте и сам Бернанос, но картина, им нарисованная, опровергает предсмертные слова сельского священника.

То, что Бернанос в своей критике бескомпромиссен, отнюдь не означает, что он отказался от сословных иллюзий. В "Дневнике сельского священника" утопическую мечту о возрождении рыцарства излагает племянник графини, бравый офицер Оливье. Но в реальной жизни эта мечта оборачивается службой Оливье в Иностранном легионе в Северной Африке. Подобно другим героям романа, он сознает свою обреченность. И как бы ни был самоотвержен амбрикурский священник и его друзья, им не осилить зло. Если в ранних произведениях писателя зло персонифицировалось в том или ином конкретном персонаже (Мушетта, например), то в "Дневнике сельского священника" зло и в графском замке, и в приходе лицемерного церковника, и в доме сельского богатея, - зло разлито в том мире, где живет амбрикурский кюре.

Принято сравнивать творчество Бернаноса с романами другого видного представителя критического реализма, Франсуа Мориака. По верному наблюдению известного литературоведа П.-А. Симона, Бернанос создал иной, нежели у Мориака, "тип христианского романа, более интенсивный, более глубокий и более мрачный". Как и Мориак, Бернанос безжалостен к фарисеям. Он создает редкой обличительной силы образы неправедных церковников. Страшен в своем мнимом благочестии аббат Сенабр (в романе "Обман"), Как и Мориак, Бернанос пишет об аде буржуазной семьи. Но то, что прежде всего важно и ненавистно Мориаку - зависимость семейных отношений от денежного расчета, Бернанос рассматривает как само собой разумеющееся. Он ставит перед собой иные задачи, более широкие, хотя и более отвлеченные.

Избранная Бернаносом форма дневника целиком себя оправдала. Правда, она приводит к известному сужению горизонта: читатель узнает только о том, что находится в ограниченном поле зрения деревенского священника. Но при этом форма дневника предполагает самоустранение рассказчика - посредствующее звено между читателем и героем исчезает. Мы максимально приближаемся к миру деревенского священника, активно сопереживаем. Отсюда - та сила эмоционального воздействия, которая исходит от романа. Объясняется она и необычайной, обезоруживающей простотой изложения И угадывается здесь школа Льва Николаевича Толстого, его воздействие на французского писателя.

"Лучше детей, знаете, никого нет, - говорит служанка из "Дневника сельского священника", - дети - это сам господь". Тема ребенка, намеченная здесь пунктиром, становится центральной в "Новой истории Мушетты". Бернанос считал детство определяющим периодом в жизни человека. И всем своим существом протестовал против трагедии детства в современном обществе. Вслед за Достоевским он мог бы сказать, что самый страшный грех - пролить слезу безвинного ребенка.

В отличие от предыдущего романа, обращение к дневниковой форме в "Новой истории Мушетты" исключалось (героиня - полуграмотный подросток). Но сила сопереживания здесь никак не меньше.

Действие разворачивается в быстром темпе. Первая фраза словно продолжает начатый рассказ: "И вот уже прорвавшийся с запада шквальный унылый ветер - морской, по утверждению Антуана, - разносит во мраке голоса..." Мушетта бежит под дождем. Она сняла калоши - калоши Этьена ей велики. Читателю неизвестно, кто такой Антуан и кто такой Этьен (дальше речь о них не пойдет); но благодаря этим именам, чуждым читателю, но близким Мушетте, он приблизился к ее миру, стал в этот мир входить. Далее - по ходу действия - автор сочетает несобственно прямую речь, которая и создает эффект сопереживания, с объективной формой рассказа: читатель глядит на окружающее глазами Мушетты и вместе с тем видит ее со стороны.

Бернанос дал Мушетте то же имя, что и героине своего первого романа. Сам он утверждал, что между двумя произведениями никакой связи нет. Действительно: на первый план выступают принципиальной важности различия. Если в романе "Под солнцем Сатаны" Мушетта гибнет под влиянием отвлеченных надчеловеческих сил, то в "Новой истории Мушетты" девушка становится жертвой совершенно конкретных социальных обстоятельств.