Том Вулф: Новая журналистика и Антология новой журналистики

Новые стили придумываются не так уж часто. А если новый стиль возникает не в романе, не в рассказах, не в поэзии, а в журналистике — полагаю, это нечто вообще из ряда вон выходящее. Возможно, что сама идея — больше чем необычные приемы письма, вроде описаний и диалогов в «романическом» ключе — заставила под иным углом посмотреть на всю новую журналистику. По-моему, если новый стиль зародился в журналистике, то он вполне заслуживает быть чем-то большим, чем просто соперником замшелых монстров — романистов.

Не имею понятия, ни кто первым употребил словосочетание «новая журналистика», ни даже когда это случилось. Сеймор Крим говорил мне, что впервые услышал в 1965 году, когда он был редактором «Наггет»: Пит Хемилл сказал ему, что хочет написать статью под названием «Новая журналистика» — о людях вроде Джимми Бреслина и Гэя Талеса. Если мне не изменяет память, то о новой журналистике все заговорили в конце 1966 года. Хотя точно не знаю… Если честно, сам термин мне никогда не нравился. Любое движение, группа, партия, программа, философия или теория, которые норовят назваться «новыми», всегда только навлекают на себя всевозможные беды. На свалке истории их полным-полно: Новый гуманизм, Новая поэзия, Новый критицизм, Новый консерватизм, «Новые рубежи» [11] «Новые рубежи» — «крылатые слова» из речи президента Дж. Кеннеди в 1960 году. Под «новыми рубежами» подразумевалось решение сложных международных и внутренних проблем: вопросы войны и мира, борьба с бедностью и расовыми предрассудками и т. п. , Il stile novo (то есть по новому стилю календаря)… «Завтрашний мир» [12] «Завтрашний мир» — получасовая религиозная радиопередача Всемирной церкви Бога, основанной в 1937 году в США Гербертом Армстронгом. … Тем не менее термин «новая журналистика» вошел в речь американцев. Это не было движением. Не было манифестов, клубов, салонов, группировок… даже кафешки для собраний верующих, потому что не было ни веры, ни кредо. Тогда, в середине 1960-х, просто вдруг показалось, что в среде журналистов возникло некое возмущение, а это само по себе было неожиданным.

Предыстории не ведаю, да она меня и не интересует. Знаю только, что несколько таких авторов работали в «Эсквайре» — Томас Б. Морган, Брок Брауэр, Терри Саутерн и, самый лучший из всех, Гэй Талес… еще была парочка романистов — Норман Мейлер и Джеймс Болдуин. Они делали очерки для «Эсквайра»… и, конечно, не забыть журналистов, которые писали для моего родного воскресного приложения, «Нью-Йорк», — прежде всего Бреслина, а также Роберта Кристгау, Дун Арбус, Гейла Шихи, Тома Галлахера, Роберта Бентона и Дэвида Ньюмена. Я строчил статьи как можно быстрее и просматривал работы всех этих ребят — что там они еще придумали? Всеобщий ажиотаж заразил и меня. Образовался своеобразный союз, и мы осознавали себя его членами.

Мы работали засучив рукава. Мне и в голову не приходило, что наша деятельность вызывает раздражение у литературного мира или еще у кого-то не из круга лучших журналистов. А призадуматься мне бы следовало. К 1966 году новая журналистика уже пожинала плоды во вполне осязаемой форме: ее окружали обиды, зависть и язвительность.

Ситуация накалилась после одного курьезного эпизода, известного как «дело „Нью-Йоркера“». В апреле 1965 года в воскресном выпуске «Геральд трибюн» — его приложении «Нью-Йорк» — я позволил себе слегка пошутить над состоявшей из двух частей опубликованной в журнале «Нью-Йоркер» статьей под названием «Крошечные мумии. Правдивая история о Властителе 43-й улицы, где поселились зомби». Как вы догадываетесь, эта статья была самым обычным розыгрышем. Не вдаваясь в подробности, скажу однако, что многим вполне порядочным людям она не показалась ни забавной, ни добродушной. Но тогда я словно разворошил муравейник. И кентуккийские полковники [13] Полковник штата Кентукки — неофициальное почетное звание, которое власти Кентукки присваивают своим наиболее достойным гражданам. Превратилось в расхожее выражение, употребляемое и в ироническом смысле. — как от журналистики, так и от литературы — пошли в первую атаку на дешевых фраеров из подворотни, на всех этих журнальных писак, выдумавших новые формы…

Особенно яростные атаки предприняли два сравнительно новых, но очень консервативных издания. Одно почитало себя за столп традиционной газетной журналистики в Соединенных Штатах — «Колумбийское журналистское обозрение». Второе было главным органом старых американских эссеистов и вообще «людей пишущих» — «Нью-Йоркское книжное обозрение». Они опубликовали «список ошибок» в моем материале о «Нью-Йоркере» (как я узнал впоследствии, подготовленный его штатными сотрудниками) — очаровательный список, загадочный и мистический, как счет из автомастерской. Корреспонденты обоих изданий писали о проклятом новом жанре, новой «ублюдочной форме», этой «паражурналистике» (то есть инвалидно-параличной журналистике). Этот ярлык навесили не только на меня, но и на мой журнал «Нью-Йорк» и все его материалы, а также на Бреслина, Талеса, Дика Чапа, а когда критиканы совсем вошли в раж, то и на «Эсквайр» [14] В первой из двух статей в «Нью-Йоркском книжном обозрении» (август 1965 года) говорилось: «Паражурналистика возникла в „Эсквайр“, но сейчас господствует в „Нью-Йорк геральд трибюн“… Дик Чам — один из паражурналистов „Трибюн“… Другой — Джимми Бреслин… крутой-парень-с-сентиментальным-сердцем — певец маленьких людей и больших знаменитостей…» Дальше идет фрагмент о Талесе: «Гэй Талес, выходец из „Эсквайр“, сейчас самый паражурналистский сотрудник в „Таймс“, слегка облагороженный, конечно»… Но король всех этих парней, разумеется, Том Вулф, выходец из «Эсквайр», который пишет больше для воскресного приложения к «Трибюн», редактируемого бывшим редактором «Эсквайр» Клеем Фелькером… Примеч. автора. . Обратил ли кто-то внимание на этот список — не важно, общая стратегия прояснилась. Моя статья о «Нью-Йоркере» даже не была образчиком нового жанра; не использовались ни репортерские, ни литературные приемы; а за всем краснобайством этой самой настоящей «Полицейской газеты» [15] «Полицейская газета» («Роliсе Gazette») — разговорное название еженедельника «Национальная полицейская газета», выходившего в 1845—1937 годах и ставшего прообразом бульварной прессы. стояли обыкновенное злопыхательство, раздражение, наскоки консерваторов и устаревшая эссеистика. С написанным мною раньше уже ничего было не поделать. Как и с работами других «паражурналистов». Однако, думаю, ярость тех журналистов и литераторов была искренней. Они всматривались в творчество дюжины или около того авторов — Бреслина, Талеса и меня в том числе, которые писали для «Нью-Йорка» и «Эсквайра», — и, сбитые с толку, совсем теряли рассудок… «Так нельзя писать! — верещали они. — Этим сочинениям не хватает благозвучия и вдохновения, а диалоги приукрашены… А может, эти ребята выдумывают целые сцены, эти чокнутые ведь не имеют никаких моральных убеждений („Говорю тебе, дружище, все пережевано и выплюнуто“)… Им следует понять, что эти новации не имеют права на жизнь… это ублюдочные новации».