Говард Лавкрафт - Коты и собаки

Проведав о кошачье-собачьей брани, вот-вот готовой разразиться в вашем литературном клубе, я не мог не поддержать свою сторону дискуссии несколькими мяучливыми воплями и шипами, хотя и сознавая, что слово почетного экс-члена клуба вряд ли будет иметь большой вес против блестящих выступлений тех действующих активистов, которые вздумают полаять за противоположную сторону. Зная о моем неумении вести спор, один высокочтимый корреспондент снабдил меня хроникой похожей полемики в "Нью-Йорк Трибьюн", где мистер Карл ван Дорен выступал на моей стороне, а мистер Альберт Пейсон Терьюн — на стороне собачьего племени. Я и рад бы был списать оттуда все нужные мне факты, да мой приятель с коварством, достойным Маккиавелли, предоставил мне только часть кошачьего раздела, тогда как собачий вручил целиком. Он явно воображал, что подобная мера, учитывая мое личное ярое пристрастие, обеспечит что-то вроде максимальной честности в споре; но мне она причинила лишь крайнее неудобство, поскольку вынудила быть более-менее оригинальным в нижеследующих высказываниях.

Мое отношение к собакам и котам разнится настолько, что мне и в голову бы не пришло их сравнивать. Я не испытываю острой неприязни к псам — не более, чем к обезьянам, людям, лавочникам, коровам, овцам или птеродактилям, но к кошке я питал особое почтение и привязанность с самых младых ногтей. В ее безупречной грации и надменной независимости мне виделось воплощение безупречной красоты и вежливого безразличия самой Вселенной, а в ее загадочном молчании таились вся чудесность и очарование неведомого. Собака взывает к простым, поверхностным эмоциям, кот — к глубочайшим источникам человеческого воображения и мировосприятия. Ведь не случайно созерцательные египтяне, а после них такие поэтические души, как По, Готье, Бодлер и Суинберн — все были искренними почитателями гибкого мурлыки.

Естественно, предпочтение кошек или собак целиком зависит от нашего темперамента и мировоззрения. Собака, как мне кажется, в фаворе у людей поверхностных, сентиментальных и эмоциональных; людей, в которых чувства преобладают над разумом, которые высоко ставят человечество и понятные обыденные переживания и находят свое величайшее утешение в подхалимаже и зависимости, связывающих человеческого общежития. Подобный люд живет в ограниченном мирке, слепо приемля банальные и анекдотические ценности и неизменно предпочитая ублажать свои наивные убеждения, чувства и предрассудки, нежели получать чистое эстетическое и философское наслаждение, проистекающее из созерцания и осмысления строгой, совершенной красоты. Нельзя сказать, что низменные элементы не присутствуют и в чувствах обыкновенного любителя кошачьих, однако стоит указать, что айлурофилия покоится на фундаменте истинного эстетства, коим не обладает кинофилия. Подлинный ценитель котов — это тот, кто жаждет более ясного осмысления вселенной, чем могут предложить заурядные бытовые банальности; тот, кто отказывается сносить мелодраматичное мнение, что все хорошие люди любят собак, детей и лошадей, а все плохие — их не любят и ими нелюбимы. Он не склонен принимать себя и свои грубые чувства за универсальное мерило вещей или позволять поверхностным этическим соображениям искажать свои суждения. Словом, он скорее любуется и почитает, чем изливает чувства и души не чает — и не впадает в заблуждение, что бестолковая общительность и дружелюбность (или рабская преданность и повиновение) являют собой нечто восхитительное и достойное. Все симпатии любителей собак основаны на этих пошлых, холуйских и плебейских качествах, и об интеллекте своих питомцев они судят забавно — по степени их покорности хозяйским желаниям. Любители котов свободны от этой иллюзии, отбросив саму идею, что подобострастный подхалимаж и угодливое компанейство есть наивысшие достоинства, и вольны почитать аристократическую независимость, самоуважение и яркую индивидуальность, что вкупе с исключительной грацией и красотой столь типичны для хладнокровных, гибких, циничных и непокорных повелителей крыш и труб.