Роман Сенчин: Не стать насекомым

То есть, грубо говоря, Белинский проповедовал некий полезный талант. Талант, способный без видимого усилия, легко, свободно и сильно, выражать некие идеи. Авторское усилие в этом случае для Белинского становится тем же бессилием, «утомляющим, скоро наводящим скуку» (это уже из рецензии на один из романов Кукольника).

А вот как он высказался о романе (Белинский называл его повестью) Гончарова «Обыкновенная история» в письме Боткину от 17 марта 1847 года: «У Гончарова нет и признаков труда, работы; читая его, думаешь, что не читаешь, а слушаешь мастерской изустный рассказ». — И далее — восклицание: «А какую пользу принесёт она обществу!» Хотя как о человеке критик отзывался о Гончарове далеко не лестно…

Конечно, нередко он высоко оценивал те произведения, что очень быстро канули в Лету. Например, одно время восхищался стихами Ивана Клюшникова (в общем-то, далеко не самого плохо поэта своей поры), прозой Петра Кудрявцева. Но в целом вкус изменял Белинскому очень редко, и он не пропустил, пожалуй, никого из тех, кто через пять-десять-двадцать лет создал великие произведения нашей литературы.

Не стоит замыкать позднюю деятельность Белинского на пресловутой натуральной школе. Это была очень удачная и плодотворная идея по выводу реалистической манеры письма, достоверного отображения действительности на ведущую позицию. Но Белинский не видел её пределом развития русской словесности…

В статье 1857 года «Обозрение современной литературы» Константин Аксаков не без торжества констатировал: «…всякое явление, не имеющее состоятельности внутренней, недолго держится и падает само собою: так пала и натуральная школа, и название её перестало употребляться.<���…> Натуральная школа, ища натуральной пищи, спускалась в так называемые низменные слои общества и в силу этого доходила и до крестьян. Но и здесь она брала сперва лишь то, что ярче бросалось в глаза её мелочному взгляду, лишь те случайные резкости, которые окружают жизнь, лишь одни родинки и бородавки». И далее, заметив, что «цель и самое название натуральной школы исчезли сами собою», хотя «приёмы её остались; остался её мелкий взгляд, её пустое щеголянье ненужными подробностями: от всего этого доселе не могут избавиться почти все, даже наиболее даровитые, наши писатели», Аксаков с симпатией говорит о новых рассказах и повестях Тургенева и Григоровича, являвшихся одними из активнейших участников натуральной школы.

Действительно, они переросли её цели и задачи, но об этом пророчествовал и сам Белинский во «Взгляде на русскую литературу 1846 года»: «Разумеется, нельзя, чтобы все обвинения против натуральной школы были положительно ложны, а она во всём была непогрешительно права. Но если бы её преобладающее отрицательное направление и было одностороннею крайностию, — и в этом есть своя польза, своё добро: привычка верно изображать отрицательные явления жизни даст возможность тем же людям или их последователям (курсив мой — Р.С.), когда придёт время, верно изображать и положительные явления жизни, не становя их на ходули, не преувеличивая, словом, не идеализируя их риторически». Да и против буквального переноса на бумагу натуры Белинский не раз выступал. К примеру, в рецензии на вторую часть «Физиологии Петербурга» заметил: «Лотерейный бал» г. Григоровича — статья не без занимательности, но, кажется, слабее его же «Шарманщиков», помещённых в первой части «Физиологии». Она слишком сбивается на дагерротип и отзывается его сухостью».

Во всяком случае натуральная школа была явлением полезнейшим — в ней, этой школе, русская литература научилась писать о действительной жизни. И, наверное, во многом благодаря её влиянию такими, уже практически сразу сложившимися мастерами вошли в литературу Писемский, Лев Толстой, Александр Островский, Салтыков-Щедрин, которым много внимания уделил Константин Аксаков в своём «Обозрении…» 1857 года.

Нечто вроде натуральной школы не помешало бы и современной русской литературе, — за несколько последних десятилетий (сначала во времена позднего, окостеневшего до предела, соцреализма, затем в период того, что получило название «постмодернизм») была утеряна способность достоверно фиксировать действительность. Попытки чаще всего заканчиваются неудачей — реалистической прозы не получается, да и очерка тоже (жанр очерка вообще почти умер). А всерьёз поговорить о жизни, о человеке, о мире, по моему мнению, возможно только в форме реализма. Исключения случаются, но это действительно исключения. Да и реализм очень широк — это доказывает одновременное, на равных, пребывание в нашей литературе таких разных во всём писателей, как Толстой и Достоевский…