Андрей Макаревич - Занимательная наркология

Чуткие регистры пьющего человека в рамках данной свободы тут же настраивали поведение на правильный лад. Отсюда и эта отпускная традиция, эти осмысленные лица, этот «последний бой» за право насладиться результатом боя и соответствовать собственному ощущению прекрасного.

В начале пути сухарь за дринк практически не держали. Количество кайфонов, то есть градусов, было позорно мало, цена, правда, была ниже (1р. 27 коп. против 1р. 87 коп.), но уж не настолько, а изжога гарантирована. Поэтому прибегали к нему в самых крайних случаях — не хватило, скажем, на портешок, и настрелять не удалось. Под сухарём понимались почему-то в основном белые вина грузинского разлива — «Гурджаани», «Вазисубани» (в народе — «Вася с зубами»), «Эрети», «Алиготэ». Потом, правда, появилась «Гымза» — болгарское красное вино в большой оплетённой соломой бутыли. Бутыль нравилась — размером, соломой и тем, что из «Гымзы» можно было сварить глинтвейн, добавив туда сахару, лимона и гвоздики. На такую экзотику хорошо покупались герлы. Впрочем, в их отсутствие никакой глинтвейн не варился. На юге тема сухаря получила продолжение. В Гурзуфе тебе за 15 копеек наливали из бочки на колёсах кружечку ледяного рислинга, а в Судаке подача рислинга отдыхающим была автоматизирована — целое каре автоматов украшало центральную площадь города. Рислинг был кисёл до невозможности, но что-то же пить надо было — не квас же, в самом деле! Давились, пили, мучились жгучей отрыжкой. Юг вообще творил с людьми чудеса. В Гурзуфе в закутке под названием «Чайник» продавали в разлив портвейн «Кавказ», и считалось совершенно нормальным и даже обязательным принять там стаканчика три-четыре и пойти на набережную смотреть на девушек. Вернувшись в Москву, я в первый же вечер по привычке выпил четыре стакана того же «Кавказа» — и упал навзничь, как коммунист в финале одноименного фильма. В воздухе, что ли, дело? Или в общей атмосфере благодушия и спокойствия, которая в Крыму тех лет преобладала? Учёным ещё предстоит сказать своё слово. И настоящий роман с сухарём случился в начале семидесятых на Черноморском побережье Кавказа, куда мы с «Машиной» ездили гулять под видом работы. Это называлось «домашнее вино». Не знаю, можно ли его с полным правом назвать сухим вином. Более того, не уверен, что его можно было назвать вином вообще — строго говоря, это была определённая субстанция, изготавливаемая местными бабушками и обладавшая своеобразным воздействием на психику и физиологию человека. Состав зелья держался в секрете. Ходили слухи, что среди прочего добавляют туда лист табака и куриный помёт — для ужаса. Не знаю. Похоже, в основе всё-таки был виноград — он покрывал собой всё пространство вокруг домиков местных жителей, был мелок и всегда незрел, есть его было невозможно, но что-то же с ним делали, верно? Бабушки клялись, что это чистая «Изабелла». Мы, как культурная элита, имели у бабушек преимущества — нам делались небольшие скидки, и иногда позволялось вместе с бабушкой спуститься в погреб и выбрать вино, которое понравится — из нескольких бочек. Не хухры-мухры. Мерялось и отпускалось вино баллонами, то есть трёхлитровыми банками — 4р. 50 коп. за баллон. Пустые баллоны следовало приносить с собой. Впрочем, нам, как постоянным клиентам, бабушки доверяли и выдавали свои баллоны — до завтра. Собственно, захоти мы пить что-то другое — выбора у нас всё равно не было, — в округе отсутствовали магазины, а если даже и доехать до ближнего, то не было денег на то, что там продавалось. К тому же подсадка на «домашнее вино» происходила быстро и прочно, и ничего другого уже не хотелось. Пилось домашнее вино вечером, когда спадала жара, обязательно большой компанией и обязательно в безумных количествах — я наутро пытался подсчитать, сколько же ушло баллонов, и никогда мне это не удавалось — к концу вечера память слабела. Крепости это вино было небольшой, но какая-то дурь в нем содержалась, это точно. Может быть, работало количество. Один из техников «Машины времени» по кличке Дед утверждал, что, если залпом выпить трехлитровую банку воды, случится небольшой приход — минуты на три-четыре. Первым делом отказывали ноги, причём не совсем — частично теряли управление. Поэтому возвращалась компания, опираясь друг на друга. А в голове творилась весёлая чепуха, тянуло на пустяковые разговоры и занимательные истории. На вторую неделю ежевечернего употребления начались неприятные сны. Суть их сводилась к тому, что я мучительно пытаюсь что-то вспомнить — скажем, стою посреди Москвы и вспоминаю, где я живу, — и никак не получается. Или пытаюсь позвонить себе домой и вдруг забываю номер. Я поделился тревогой со старшими товарищами — меня успокоили, сказали, что это обычное дело. И правда — скоро я привык к этим снам и перестал обращать на них внимание.