Михаил Веллер - Друзья и звезды

Д.Б.Слава Богу, что у меня дискета с романом лежала не в сумке, а в нагрудном кармане. Вот это большое счастье! Представляешь — если б они сперли дискету?

М.В.А в компьютере не было, что ли?..

Д.Б.Да в компьютере было, конечно. Но представляешь — я везу роман в «Новый мир» и у меня его крадут по дороге?! Но все обошлось, и я его отдал, они напечатали роман, — и после этого его так ругали, что французы его немедленно перевели! А дальше уже стало можно профессионально существовать.

М.В.Это замечательно, но я не помню, чтобы «Оправдание» ругали! Критика к нему отнеслась вполне благосклонно.

Д.Б.Это смотря какая критика. К нему благосклонно отнеслись два-три человека, такие как Лёва Данилкин, более-менее молодые. А например, журнал «Знамя» опубликовал разнос на 17-ти страницах: безграмотный, тупой… Мне как раз мой издатель — такой замечательный Рубинштейн-парижанин сказал: как только я прочел эту рецензию, я понял, что так ругать заурядное произведение не могут, я у вас его покупаю за тысячу евро.

Больше дать не могу, поскольку вы автор начинающий.

Я с радостью взял эту тысячу евро, надо тебе сказать. И до сих пор где-то она у меня лежит не потраченная, как символический капитал. Рубинштейн мне заплатил без договора, без ничего, просто сунул мне эту тысячу. Это был первый такой международный успех, который с тех пор не повторился. Все следующие книги покупались с гораздо большей волокитой. А «Оправдание» купили через месяц.

М.В.Конечно, сумма безобразная. Французы давно слывут скупердяями во всей Европе, но сам факт все-таки прекрасен. Иногда за удовольствие можно еще и приплатить.

Д.Б.Я думаю, да. У тебя ведь во Франции выходили вещи, насколько я помню? И «Звягин» выходил…

М.В.Ты знаешь, да, но это за меня все делал как агент мой старый знакомый, который иногда извещал меня по телефону, так что я ни в каких тягомотных переговорах не участвовал. Хотя суммы были, скажем так, не сильно велики.

Д.Б.Но, во всяком случае, за тысячу евро, я думаю, ты не соглашался?

М.В.У меня-то с самого начала была большая статья в «Монд» по поводу «Легенд Невского проспекта», это влияет на отношение и гонорары. Хотя вообще все это совершенно не важно.

Д.Б.А, ну да. Ты гремел после этого. Слушай, а тебе самому не обидно, что «Легенды» знают лучше, чем более серьезные тексты? Почему «Легенды» все так знают?..

М.В.Есть книги для широкого потребления, есть для узкого. Разные фактуры, разные тиражи, круг понимания тоже разный. Сегодняшние французские представления о литературе подрывают у меня веру в будущее цивилизации. Это тебе не Стендали с Гюго…

Д.Б.Хотя когда я читал «Балладу о знамени» — один в комнате, — я так ржал сам с собой, что это чего-то стоит! Она действительно очень смешная. «Я буду перед тем строем стоять в середине, а вы — по бокам!»

М.В.Я же говорю — кристальная память!..

Д.Б.Какая идиотская история, картина армии, какая смешная! Что-то в ней, конечно, есть, я тебе скажу.

М.В.Жаль, за идиотизм премий не дают. И что касается премий, сегодня главная книжная — «Большая книга», которую в первый же год по заслугам дали именно тебе за «Пастернака».

Д.Б.Ее дали Пастернаку, в сущности. Я даже выработал такую успешную формулу (она действительно прижилась), что биографию Пастернаку не смог испортить даже Сталин, где уж мне. Я считаю, что это правда серьезно, потому что я все время, пока писал книжку, чувствовал невероятную легкость, невероятную помощь. Материал сам плыл в руки — и это потому, что Пастернак вот как-то загробно помогал.

Совсем не то было с Окуджавой — который очень сильно мешал…

А вот с Маяковским сейчас очень интересно: он сначала очень мешал, но с какого-то момента все-таки снизошел, купился, открылся, и все пошло замечательно. Сейчас я просто плаваю в книге, работа идет очень быстро, а сначала не давалось.

М.В.Люди из нашей эмиграции, кого я встречал в Германии, во Франции, в Штатах, — они именно о «Пастернаке» из всех твоих книг в первую очередь говорили с придыханием.

Д.Б.А есть такая формула: «я ненавижу Быкова, но…». Вот я ненавижу Быкова — но его книга о Пастернаке, и так далее. Это для меня некоторая загадка! Кто бы обо мне что хорошего ни говорил — всегда с оговоркой: да, Быкова я терпеть не могу, но стихи… или — Быкова я терпеть не могу, но Пастернак… или, там, проза… Мне кажется, что просто Бог дал мне такую противную внешность и самолюбивые манеры, а ведь на самом деле в душе я человек хрупкий, деликатный и аккуратный. Но вот я выгляжу как есть, чтоб всякие дурные люди не смогли меня уесть. Может быть, это такая мимикрия, которая меня и спасает. Когда вы меня читаете, господа, — я обращаюсь к вам! — пожалуйста, не думайте дурного, я на самом деле очень пушистый.