Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Питкернское преступление

Затем, после непродолжительного молчания, поднялся вождь Упурару, человек с благородным и умным видом.

Он прежде всего обратился к предшествовавшим ораторам с несколькими лестными словами, а потом прибавил, что по его мнению, как первый оратор, так и второй были отчасти правы и не правы.

«Мой брат Гитоти, — произнес он, — предложивший в виде наказания за убийство смертную казнь только потому, что так водится в Европе, глубоко ошибался, как это уже доказал Утами; действительно, мы должны руководствоваться не законами Европы, а Ареа (на туземном наречии это слово означает Библия). Вам знакомо это место:

Кровь человека, пролившего кровь другого человека, будет пролита человеком.

Весьма возможно, что эти слова и послужили основанием для закона в Европе, этого я утверждать не могу, но, во всяком случае, я согласен с Гитоти и не согласен с Утами, и не потому, что таков закон Европы, но потому, что так говорит Ареа. Вот по этой причине мы и должны наказывать убийцу смертью, а не простым изгнанием».

Присутствующие переглянулись; казалось, что речь оратора произвела сильное впечатление, в особенности когда он подтвердил свое мнение не примером Европы, а авторитетом Священного писания. Тогда поднялся еще один вождь, Тати, один из столпов государства; его внушительный вид и богатое одеяние заставили присутствующих забыть предшествовавшего оратора.

Когда он начал говорить, все взгляды обратились на него.

«Быть может, многие из вас удивляются, что я так долго молчал, я, первый вождь и самый близкий человек к королевскому семейству, но я хотел выслушать, что скажут мои братья, чтобы собрать все мысли, накопившиеся в их сердцах, по поводу этого важного вопроса.

Я от души рад, что поступил подобным образом, так как теперь у меня появилось много мыслей, которых не было раньше.

Все вожди, выступавшие до меня, говорили отлично. Но скажите, разве речь Упурару не клонится к тому же результату, как и речь моего брата Гитоти?

Действительно, если мы не можем следовать во всем законам Европы, как этого хотел Гитоти, потому что они идут слишком далеко, то не должны ли мы также избегать мнения Упурару, потому что он тоже заходит слишком далеко.

Нет лучшего советника, чем Библия, говорит он, и я с этим согласен. Но что значат слова: кровь человека, пролившего кровь другого, будет пролита человеком?

Не заходит ли это правило так далеко, что мы не можем следовать ему, так же как не можем вполне следовать законам Европы?

Все присутствующие здесь отлично знают, что я — Тати, великий судья. Хорошо; ко мне приводят человека, пролившего кровь, которого я велю умертвить, то есть проливаю его кровь. Кто же прольет мою?

Тут я останавливаюсь, не будучи в состоянии продолжать далее. Смысл этих слов не может быть таков, но я замечаю, что множество обычаев Ветхого Завета, как многоженство, рабство должников и т. д., были уничтожены Новым Заветом; может быть закон о смертной казни был также уничтожен, как многие другие. Во всяком случае, я не нахожу в Новом Завете его подтверждения, что должно было бы служить нам путеводной звездой.

Но и помимо этого, разве на земле существует так мало злых людей, проливающих кровь ближних, что и закон должен следовать им? Неужели это справедливо: делать человека во имя закона убийцей своего ближнего? Поэтому я полагаю, что мы должны ограничиться изгнанием убийцы… Вот и все, что я хотел сказать».

Речь эта заслужила всеобщее одобрение, а ссылка Тати на Новый Завет уничтожила главное препятствие.

Затем поднялся Пати, вождь и верховный судья мора, бывший некогда верховным жрецом Оро и последовавший первым за Помаре в его отступничестве от веры предков. Он сказал следующее:

«Мое сердце полно мыслей, и я исполнен радости и удивления, когда гляжу на это место, где мы собрались, и думаю о причине нашего собрания. Когда я думаю о том, кто мы такие, то это наполняет меня восхищением.

Безусловно, Тати отлично поставил вопрос, так как Новый Завет должен быть нашим руководством, а где же в нем вы найдете указание на смертную казнь? Я знаю много мест, в которых говорится о запрещении убивать, и ни одного, которое одобряло бы убийство.

В моей душе поднимается теперь новая мысль, и если вы выслушаете меня до конца, то узнаете ее.

Нам необходимо иметь законы, чтобы наказывать тех, кто совершает преступления, но скажите мне, для чего люди, действительно справедливые, наказывают? Разве ими руководит гнев или удовольствие делать зло, или желание мщения, как на войне?