Билл Брайсон: Страна Дяди Сэма : Привет, Америка!

Поскольку родители оба работали, денег у нас было больше, чем у большинства людей нашего социально-экономического статуса (то есть у большинства жителей Де-Мойна 1950-х годов). У моих родителей, моего брата Майкла, моей сестры Мэри Элизабет (или Бетти) и меня был дом просторнее, чем у многих коллег родителей, белый дощатый дом с черными ставнями и большим застекленным крыльцом, на вершине тенистого холма в лучшей части города.

Мои брат с сестрой были значительно старше меня — сестра на шесть, брат на девять лет, — и потому я воспринимал их фактически как взрослых людей. Они не снисходили до того, чтобы проводить время вместе со мной. Впрочем, в первые годы моей жизни я делил спальню с братом, и мы отлично ладили. Он постоянно простужался и мучился аллергией, из-за чего имел при себе по меньшей мере четыре сотни хлопчатобумажных платков, в которые усердно сморкался, а затем заталкивал в любое удобное для него место — под матрац, между диванными подушками, за шторы. Когда мне было девять, он уехал учиться в колледж и работать журналистом в Нью-Йорке, домой наезжал редко и ненадолго, так что мне досталась наконец целая комната. При этом я продолжал находить его платки, даже когда учился в старших классах.

Единственный недостаток того, что мама работала, заключался в ее частичном пренебрежении домашними делами, в частности когда дело касалось приготовления ужина (если честно, кулинария вообще не была ее сильной стороной). Мама всегда приходила домой поздно; к тому же она отличалась крайней рассеянностью. Я быстро научился прятаться в сторонке без десяти шесть каждый вечер, потому что именно в это время она влетала через заднюю дверь, забрасывала что-нибудь в духовку и исчезала в другой части дома, чтобы переделать тысячу других домашних дел, которые ее ждали. В результате она почти всегда забывала об ужине до тех пор, пока не становилось совсем поздно. Как правило, о том, что пора ужинать, можно было узнать, только когда в духовке начинал взрываться картофель.

Кухня в нашем доме отсутствовала. Было «ожоговое отделение».

— Слегка подгорело, — извиняющимся тоном говорила мама, накладывая мясо, кусочки которого выглядели останками домашнего любимца, спасенными из пожара. — Но я вроде отскребла большую часть того, что сгорело, — добавляла она виновато.

К счастью, моего отца все устраивало. Его нёбо распознавало только два вкуса — подгоревшее и мороженое. Так что если блюдо было достаточно темным и не слишком вкусным, он оставался доволен. Воистину их брак был заключен на небесах, потому что никто не мог сжигать еду так, как мама, и никто не мог есть ее так, как отец.

Для работы мама покупала кипы журналов по домоводству — «Красивые дома», «Дом и сад», «Лучшие дома и сады», «Успешное домоводство», — и я читал их с неизменной жадностью, отчасти потому, что они вечно лежали вокруг, а в нашем доме отдыхали за чтением, и отчасти потому, что они обрисовывали жизнь, настолько отличную от нашей. Домохозяйки в журналах моей мамы были сдержанными, собранными и спокойными во всем, их еда была идеальной — как и сама жизнь. Они наряжались перед тем, как вытащить блюдо из духовки! Над их плитками на потолке не было черных пятен, по стенкам забытых на плите кастрюль не ползли мутирующие массы. Детей не приходилось отгонять подальше от духовки, когда ту открывали. А еда — «запеченная Аляска», омар «Ньюбург», цыпленок-качиатора, — о такой мы даже не мечтали и никогда не встречали в Айове.

Как и большинство людей в Айове 1950-х годов, мы чаще всего питались дома. [7] Так поступали большинство американцев. Ведущий кулинарный авторитет той эпохи Дуглас Хайнс, автор чрезвычайно успешной книги «Приключения едока», сам питался весьма избирательно и с гордостью заявлял, что не ест блюда с французскими названиями, если может того избежать. Также он хвалился, что не покидал Америку, пока ему не исполнилось семьдесят. В этом возрасте он отправился в Европу — и остался разочарован, прежде всего едой. — Примеч. автора. Крайне редко, когда нам предлагали еду, к которой мы не привыкли или которая вовсе была не знакома — в самолетах, в поездах или когда нас приглашали на ужин к кому-нибудь родом не из Айовы, — мы старались аккуратно разрезать блюдо и изучить со всех сторон, будто определяя, требуется ли его обезвредить. Однажды во время поездки в Сан-Франциско друзья повели отца в китайский ресторан, и после он описал нам этот визит мрачным тоном человека, побывавшего на волосок от смерти.