Но пора поставить на этом точку, не правда ли? Есть какой-то упорядоченный идиотизм в том, что честный и образованный человек вынужден отказаться даже от гражданства в любимой им стране и от своего родного языка только потому, что он слишком честен и умен, чтобы поддерживать грубую тиранию правителей-гангстеров. Так уж повелось издавна, задолго до того, как был сослан Данте, [8] В результате борьбы политических партий во Флоренции Данте (1265–1321) вынужден был в 1302 году покинуть родной город и последние 19 лет своей жизни провел в изгнании.
но теперь наступило время (это было всегда ко времени) для создания новой формы всемирной организации, которая бы не просто стремилась обеспечить, но на деле обеспечила бы безопасность каждого умного и честного человека, которая бы не допустила их уничтожения в горниле новых, бесконечных и бессмысленных войн. Массовое уничтожение — слишком дорогостоящая вещь, и нашлись люди, которые серьезно думают над тем, что это необходимо запретить законом!
Беззакония, творимые во время войны, затрагивают любого, будь то адвокат, механик гаража, фермер или домохозяйка, но что касается ученого и художника — а следовательно, и тех, кто наслаждается их творчеством и пользуется плодами научных открытий, — то для них данная проблема имеет две стороны. Как и все прочие, человек творческого труда должен думать о хлебе насущном, но его высшие интересы имеют очень мало общего с необходимостью зарабатывать на хлеб, добывать который становится во время войны необычайно трудно. Рядовой труженик, будь то плотник или сенатор, лучше всего работает тогда, когда точно следует наиболее совершенным для его времени образцам. Когда хирург удаляет аппендицит, он отнюдь не возвышается в наших глазах, если в целях эксперимента проделывает это наиболее сложным методом. Но деятель искусств, исследователь в лаборатории или изобретатель на заводе действительно что-то значит только тогда, когда созданное им пусть даже в самой малой степени отличается от сделанного его предшественниками. И они никогда не смогут проявить свою оригинальность в мире, лишенном спокойствия, где об их творениях будут судить не с точки зрения ценности их для человечества, а с точки зрения того, доставляют ли они удовольствие банде убийц. Их родина — это истина, но в истории человечества не было таких периодов, когда ученые и художники могли подолгу и спокойно обитать в царстве истины, потому что его слишком часто сокрушали любители насилия.
Однако не только людям науки и искусства важно не допустить, чтобы надругались над их истиной, и определить свою позицию; это так же важно и для их почитателей. Когда нацисты сжигают книги в Берлине или когда — если уж на то пошло — в каком-нибудь милом старом городе Соединенных Штатов начинают воскрешать средневековье и запрещают книги, которые не воспринимаются как слишком большое зло другими городами, — то от этого даже больше, чем сами авторы, страдают их потенциальные читатели. Когда нацисты решают, что музыка Мендельсона — это еврейская музыка, а следовательно, не принадлежит к тому сорту, которую написал бы, допустим, доктор Геббельс, то не тень великого композитора, а поклонники его таланта оказываются ограбленными. Если человечество действительно нуждается в великой поэзии, великой музыке, великой живописи, если оно действительно хочет, чтобы открытия медиков спасали жизнь его детям, и не хочет жить в фашистском концлагере или в пошлом мире комиксов, тогда оно должно создать для людей искусства и науки такую цивилизацию, в условиях которой последние могли бы раскрыть свои таланты в полной мере, — ведь до сих пор никто из них не имел такой возможности.
Дело совсем не в том, что художнику нужны перины помягче и пища повкуснее, что же касается рекламы, то в нашу эпоху радио и бульварной прессы он имеет ее даже с избытком! Чего ему действительно недостает, так это морального стимула, уверенности в том, что его труд не бесполезен. Именно это сознание дает ему силы создавать произведения, требующие от него многих лет труда, а то и всей беззаветно подвижнической жизни, а не поставлять скороспелую продукцию на потребу фашистским молодчикам, которые забавляются не только пулеметами и виселицами, но и хитроумной пропагандой.
Но художник так и не создаст того лучшего, на что он способен, если он по-прежнему будет жить в кое — как успокоившемся мире, в котором перспективы на длительное умиротворение чуть получше , чем в 1936 году, и в котором будет чуть больше прекраснодушной беллетристики, именуемой договорами, и чаепитий, именуемых конференциями. Я совсем не уверен, что самый упрямый дурацкий изоляционизм хуже, чем игра в мировое правительство, поскольку он хотя бы честен и по крайней мере знаешь, что он из себя представляет. Между прочим, я думаю, что впервые в серии радиопередач изоляционизму воздается такая горячая хвала!
Читать дальше