Синклер Льюис: Два письма Карлу ван Дорену

Если вы собираетесь публиковать эти статьи в виде книги, мне бы особенно хотелось, чтобы вы прочли «Дело». Вам стоило бы познакомиться и с некоторыми другими моими рассказами и романами. И потом мне бы хотелось, чтобы, оценивая их, вы взвесили бы каждое слово.

Поверьте, что я не стал бы, не смог бы вам возражать, если бы вы сочли, что все, мной созданное, включая и «Главную улицу», слабо, более чем слабо, скверно написано, неудачно задумано. В этом я не судья. Но что все эти восемнадцать лет с тех пор, как я напечатал свою первую журнальную статью (в 18 — летнем возрасте), я серьезно работал, работал для достижения уровня, к которому, как я надеюсь, приблизился лишь теперь, и уж, безусловно, не был тем Остроумным Болтуном, перерождение которого с помощью мистера Мастерса граничило с чудом, — на этом я настаиваю.

Меня огорчило, что вы представили меня читателям «Нейшн» не таким, каков я на самом деле: этот журнал мне больше всего по душе среди американских периодических изданий, и его — единственный — я регулярно читаю здесь, в Европе. Я очень огорчен. Но я думаю, все еще можно исправить — если только вы не сочтете меня лжецом и воспримете как истину факты, изложенные мной выше. И, конечно, если дело дойдет до книги, вы, я надеюсь, внесете в нее изменения… Почему бы тогда не сделать этого в «Нейшн»?

Теперь, в 36 лет, я только еще начинаю свой писательский путь. Похвалы в адрес «Главной улицы» дают наконец мне надежду, что моя работа получит справедливую оценку. Никто, кроме вас, не писал о моем творчестве в целом, но именно вы представили меня значительному числу читателей «Главной улицы», которые, возможно, хотели бы кое-что узнать обо мне, как никчемного шарлатана, по чистой случайности переменившегося к лучшему. И все это вы написали, вынесли мне приговор, даже не взяв на себя труд прочесть мой роман «Дело», новеллы «Вещи», «Ивовая аллея», «Алый знак», «Он любил свою родину». Я уверен, что вы их не читали, ибо, как бы они ни были плохи, слабы, непрофессиональны, как бы сильно ни сказывалось на них гипнотизирующее влияние журнальной литературы, влияние, побуждающее писателя держаться подальше от опасных тем и изображать жизнь очищенной от всей «грязи», все же ни одно из этих произведений не относится к «легким, забавным пустячкам», рассчитанным на «любителей проглядывать книги в темпе задорного водевиля».

Насколько я помню, в связи с тысячами откликов, положительных и отрицательных, вызванных появлением «Главной улицы», я написал всего шесть писем критикам и журналистам, которых не знал лично (это письмо — седьмое по счету; а из предшествующих шести одно было написано по поводу вашей рецензии в «Нью-Йорк ивнинг пост»). Из предшествующих шести в четырех я выражал благодарность и только в двух-протест: одно из них касалось бесчисленных оскорбительных выпадов, сделанных в «Нью-Йорк глоб» мистером Даусоном относительно моей книги, моих вкусов, моей внешности, моего общественного положения, моей морали и моей манеры читать людям нотации. Второе письмо было вызвано передовой статьей в одной из газет Индианаполиса (родины Бута Таркингтона); в ней говорилось, будто бы я осмеял Бута Таркингтона, хотя на самом Деле все было как раз наоборот. Я оставил без внимания добрую сотню пространных и лаконичных заявлений о том, что я лжец, глупец, безграмотный человек и вообще бог знает кто, просто потому что они исходили от людей, до которых мне нет никакого дела. Но до вас мне есть дело и до вашей работы — тоже, так что смотрите в оба!

Наконец, поскольку я и так уже слишком многословен, позвольте мне оспорить (в данном случае с меньшей уверенностью, ибо речь идет о точке зрения, а не о конкретном факте) также и вашу теорию, выраженную вами как в «Нью-Йорк ивнинг пост», так и в «Нейшн», относительно того, что я ненавижу «серых», то есть неинтеллектуальных людей, а следовательно, я никогда не попаду в разряд писателей типа Фильдинга, Бальзака и Толстого (я цитирую ваш перечень имен, ссылаясь на которые вы доказываете мое несовершенство). Что касается «Главной улицы», то я люблю следующих лиц, ни одно из которых нельзя характеризовать иначе, как «серое» (если в «серости» надо видеть, исходя из вашего понимания данного слова, недостатки интеллектуального развития): это Би, Чэмп и миссис Перри, Сэм Кларк с супругой, Уил Кенникот («серый» лишь в некоторых отношениях), мать Уила и почти все его пациенты из числа фермеров. И я люблю также Кэрол, которая безусловно «серая» — в отношении чисто мужских дел, интересующих Уила Кенникота, люблю и Гая Поллока, обладающего чисто внешней интеллектуальностью. Я упомянул лишь главных героев. Но мне трудно спорить с вами. Возможно, вы и правы. Однако я глубоко и сильно люблю Би (это лишь один пример), и поэтому я был бы удивлен, если бы вы оказались правы. И я сомневаюсь в мудрости наших критиков, которые усвоили привычку заявлять, что Эвелин Скотт [8] Скотт, Эвелин (р. 1893) — американская романистка и поэтесса; в своих произведениях широко применяет «монтаж» разнородных элементов писем, вырезок из газет, военных песен, выдержек, из документов и т. п. нельзя назвать великой писательницей, потому что она не так утонченна, как Эдит Уортон, что Эдит Уортон гроша ломаного не стоит, потому что ей не хватает эрудиции Анатоля Франса, что Анатоль Франс — полное ничтожество, потому что не писал лирики, подобной шекспировской; или-чтобы завершить круг — Шекспира не стоит читать в наше время, потому что он в отличие от Эвелин Скотт не пишет об Америке и о современности.