— И как семья Бориса Николаевича отнеслась к такому прочтению образа?
— Если памятник стоит, значит, приняли.
— А как вы получили заказ на надгробие Ельцину?
— Когда умер Борис Николаевич, «Огонек» затеял опрос среди скульпторов, каким они видят памятник на могиле первого российского президента. Насколько я знаю, был разговор с Сашей Рукавишниковым, Зурабом Церетели и другими. До меня Витя Лошак дозвонился в тот момент, когда я был в Венеции и наблюдал, как специальный буксир тащит мою ладью с Вергилием и Данте на место установки. В общем, было не до разговоров, и я сказал: «Вижу памятник на могиле Ельцина только в своем исполнении!» Так и напечатали, а через некоторое время перезвонил человек из правительства и попросил уточнить, как это понимать — «в своем исполнении». Эскиз из пластилина был готов через два часа — российский флаг, в складках которого прочитывается облик Бориса Николаевича с его чубом, с его улыбочкой, там даже палец его можно рассмотреть. Но прежде триколор надо было раскрасить. Торопился. Отыскал засохшие детские краски, поплевал в баночки, и все — дело сделано. Через час приехали из правительства. Посмотрели. Сказали: «Гениально!»
Сейчас этот эскиз у меня под стеклом. На вечном хранении.
— Борис Ельцин в вашем представлении позитивный исторический персонаж?
— Что такое Ельцин? Это революция, всплеск народного самосознания! Я ведь позитивный художник и всегда стараюсь найти позитив в том, что делаю. А Ельцин дал людям надежду, и уже одно это достойно увековечивания. Помните, как несли по улицам триколор — шелковую вьющуюся волну? Вот это и был главный символ надежды. А на памятнике полотнище где-то вздымается, где-то падает и совсем сникает. Красная полоса — кровь, синяя — вера, православие, белая — свет, ожидание. В общем, основные цвета нашего времени и нашей судьбы.
— Так, может, это все-таки памятник несбывшейся надежде?
— Может быть... Или наоборот — символ будущих свершений. На всякий случай я сделал еще один эскиз, из которого потом и получился памятник в Екатеринбурге. Но семья выбрала именно первый вариант. Мне с ними со всеми было очень комфортно. Пожалуй, таких заказчиков у меня никогда не было. Я ведь понимаю, что идея памятника на Новодевичьем, да и в Екатеринбурге тоже, скажем так, неординарная. Но они мне полностью доверились. В том числе и в выборе материалов. На красную полосу пошел порфир. Этот материал крепче гранита. Обрабатывается сложно, и в мире только саркофаг Наполеона сделан из такого порфира, причем карельского. Но он бурый, а нужен был красный. Пересмотрели, что могли, и нашли такой камень только в Бразилии. У него текстура как у дерева, поэтому он и похож на развевающийся шелк. Для голубой полосы мозаику заказывали в Италии, там вообще девятнадцать оттенков.
— Прежде считалось, что самый оригинальный памятник на Новодевичьем кладбище — надгробие на могиле Никиты Хрущева работы Эрнста Неизвестного.
— Для своего времени это была знаковая работа. Я понимал: надо сделать не менее достойно и не повторяться. Потом в Америке написали, что памятник Борису Ельцину на Новодевичьем уникален, как сама Россия, что это абсолютное произведение современного искусства. У меня и вырезка есть.
— С памятниками ясно. А вот портреты? Наверное, отбоя нет от желающих увековечиться в камне или бронзе?
— Вообще-то портретами я не занимаюсь. Но если надо... Вот сделал памятную доску Роберту Рождественскому.
— Это с сигаретой на Тверской?
— Хулиганство, конечно, если учесть, что памятная доска — жанр почти официальный. Но сколько я ни смотрел фотографий и фильмов, он всегда с сигаретой. Кроме того, там на доме еще сорок досок, и все только в профиль, как на юбилейных медалях, а я сделал фасовый рельеф, что самое сложное. Пространство условное, к тому же сплющенное, а надо, чтобы сходство не терялось, с какой стороны ни посмотришь. В общем, задача непростая. Но самое главное в подписи: «поэт» написано крупно, а «Роберт Рождественский» помельче. Смысл в том, чтобы подчеркнуть: он был поэтом с большой буквы. В свое время я не пропустил ни одного поэтического вечера в Политехническом, когда там гремели Рождественский, Вознесенский, Евтушенко, Окуджава и блистательная Белла Ахмадулина... Потрясающая женщина! В ней был нерв. Она сама была поэзией и, мне кажется, смогла бы, если захотела, полететь...С Беллой Ахатовной мы общались. Ей нравились мои работы. Но тогда мы все были моложе, веселее и, наверное, поэтичнее.
Читать дальше
