Светлана Алексиевич: У войны — не женское лицо…

Как мы отсчитываем свою жизнь? Обычно делим ее на время д первой любви, до первого ребенка, о института, после института, а у них к этим отметкам человеческой жизни всегда прибавляется слово «война», с обязательной приставкой "о" или «после»: что до войны было, что в войну, что после войны пережила.

Москвичка Нина Павловна Шалова, в войну комсорг стрелкового батальона:

«Кончилась война, у меня подруги спрашивают: „Кем ты будешь?“ А мы в войну так наголодались. Мы говорили, что наесться хоть бы один раз досыта. У меня мечта была — получу первую послевоенную зарплату и куплю ящик печенья. Кем я буду после войны? Конечно, поваром. И до сих пор работаю в общепите…»

Из письма, которое пришло от радистки-разведчицы Натальи Арсентьевны Мельниченко:

"И сейчас еду в поезде: стучат буфера — а мне кажется, что у меня раскрывается парашют. Я прыгаю…

Первые годы после войны каждую ночь прыгала с парашютом, каждую ночь кричала. И помню, не знаю, рассказывал ли кто-нибудь вам об этом, как мучила долго тоска, тоска по тем людям, с которыми войну прошла. Как будто из семьи вырвалась, родных людей бросила. Смею утверждать, что тот, кто прошел войну, другой человек, чем все. Эти люди понимают жизнь, понимают других. Они боятся потерять друга, особенно у разведчиков это чувство развито, они знают, что такое потерять друга.

Ты где-то бываешь и сразу чувствуешь, что это фронтовик. Я узнаю сразу…"

О первых послевоенных годах вспоминает подпольщица Тамара Устиновна Воробейкова:

"…В институте я еще раз узнала, что такое человеческая доброта. По ночам преследовали кошмары: эсэсовцы,, лай собак, последние крики умирающих. Врачи запретили учиться. Но девчонки — соседки по комнате сказали, чтобы забыла про врачей. и установили надо мной негласное шефство. Каждый вечер они по очереди тащили меня в кино, на комедию. Хотела или нет — тащили. Комедий было мало, и каждую смотрела по сто раз.

Кошмары отступили. Смогла учиться…"

Тамара Устиновна стала юристом, кандидатом наук. Живет сейчас в Киеве.

А партизанка Вера Иосифовна Одинец долго не могла видеть вспаханную плугом землю, ей казалось, что это следы недавней бомбежки или обстрела:

"Умом я понимала, что война кончилась, а тело все, весь организм помнил. Организм забывал медленнее… Во это даже не расскажешь… Невозможно словами передать… Чувство голода, например, и страха я не могла забыть годами…

Войну наше поколение забудет только тогда, когда умрет".

И почти у каждой рефреном:

"Я помню, как в День Победы все плакали и кричали: «Нет! Нет! Войны больше никогда, никогда не будет».

(Антонина Антоновна Лычаная, сержант технической службы, метеоролог.)

Что же такое наша память? Даль писал в своем словаре. что то способность помнить, не забывая прошлого, но тут же добавлял, что это не просто способность помнить, но свойство души хранить сознание о былом. Хранить ту тонкую цепочку, что идет от человека к человеку…

Из письма Тамары Ивановны Кураевой из крымского поселка Фрунзенское:

"Когда я начинаю рассказывать о войне, то тут же хочу перестать говорить, тут же хочу забыть. Узнали мы такое, что лучше бы нам никогда не знать, без этого знания легче было бы рожать детей и верить в их счастье. А теперь так сжимается сердце, когда читаешь газеты, когда смотришь программу «Врем»…

Даже когда это кино, все равно не могу спокойно слышать свист бомб и снарядов. Потому что видела, как умирали люди. И когда я читаю сейчас, что где-то война, что где-то опять убивают людей, мне хочется кричать во весь голос и на весь мир: «Нет! Нет! Этого не должно быть…» Зачем же тогда мы мучались? Зачем умирали весной такие молодые ребята? Помню, что весной, особенно когда сады цвели, терять людей было труднее всего…

Два с половиной года я была на фронте, была военной медсестрой в эвакогоспитале. Тысячи перевязок сделали мои руки, давала кровь, плакала, когда умирали. Приведу только один пример, как мы уставали. Однажды пошла перевязать косынку: перевязала, прислонилась к оконной раме и забылась. Очнулась и чувствую себя отдохнувшей. Встречает меня врач и начинает ругать. Я ничего не понимаю; только когда он ушел, но перед этим дал мне три наряда вне очереди, моя напарница объяснила, в чем дело: я отсутствовала больше часа. Оказывается, я уснула.

Не случайно, что сейчас здоровья мало, нервы плохие. А когда спрашивают: «Какие у вас награды», — стесняюсь признаться, что нет у меня наград, что не успели меня наградить. И, может быть, потому не успели, что много нас было на войне и каждый на совесть делал доставшееся ему на войне дело. А разве можно было наградить всех? Есть у нас награда — 9 Мая…