Фритц Петерс - Детство с Гурджиевым

Большинство проблем в общении и понимании между людьми происходит как раз из таких эмоциональных ударов, которые являются неадекватными и неожиданными, и, поэтому, обычно, вредными и разрушительными. Одной из самых тонких опасностей, возникающих при работе с эмоциями, является то, что люди часто пытаются использовать "укрощение" при употреблении правильных эмоций. Чувствуя гнев, они пытаются контролировать это чувство и выражать иную эмоцию - такую, как счастье или любовь, или что-либо еще, за исключением гнева. Так как, знают ли они это или нет, результатом является то, что несмотря на внешнее выражение, подлинная эмоция или чувство "узнается" как гнев в любом случае и воспринимается или чувствуется именно так другим человеком, несмотря на то, что она не была выражена открыто; это может быть еще более опасным, так как может служить пробуждению подозрения и враждебности, хотя, возможно, и бессознательно.

39.

Несмотря на мой впервые пробудившийся интерес к "теоретическому" аспекту работы Гурджиева в Приэре, этот интерес был оборван двумя письмами, которые я получил незадолго до Рождества 1928 года. Одно было от Джейн, которая договаривалась, чтобы Том и я провели Рождество с ней в Париже, и я сделал вывод, что это должно было быть по сути примирением между Джейн и мной.

Второе письмо было от моей матери из Чикаго, которая сумела убедить моего отчима, что для меня настало время вернуться в Соединенные Штаты; в нем было даже приложение от моего отчима, где он просил меня вернуться и уверял, что меня поддержат, дадут образование и радушно примут. Мое решение было немедленным и не создавало никаких внутренних напряжений и противоречий - я хотел вернуться в Америку. Так как письмо от матери указывало, что с Джейн не будут ни советоваться, ни извещать ее до тех пор, пока они не получат моего ответа, я решил не упоминать о возможности моего отъезда после Рождества.

На Рождество мы приехали в Париж, и мы с Джейн примирились. Так как наши отношения всегда характеризовались взрывчатым характером, и мы очень эмоционально похоронили прошлое, я не смог скрывать свое решение, так как не чувствовал более, что должен скрывать свои намерения и желания, раз мы снова были в хороших отношениях. В результате я честно сказал Джейн, что хочу вернуться в Соединенные Штаты.

Но я забыл, что как несовершеннолетний я не мог выйти из под опеки Джейн и должен был оставаться в Приэре по крайней мере до совершеннолетия.

Было бы безынтересным и надоедливым даже пытаться описывать эти последующие девять месяцев. Что касается меня, то я был готов покинуть Приэре в тот же самый момент. Хотя я продолжал несистематически исполнять всякую работу, которую назначали мне, в моей памяти обо всем этом времени не осталось ничего, кроме расплывчатого пятна, прерывающимися только письмами из Америки и из Парижа, приездами Джейн в Приэре с целью дальнейших убеждений плюс наставлениями и советами многих других студентов, которых Джейн привлекала для того, чтобы убедить меня, и которые, как было обычно со мной, только усиливали мое решение уехать любой ценой. Я был особенно удивлен в течение лета того года, что Гурджиев не поднимал вопроса о моем отъезде. Он, наконец, поднял его в начале осени, по-видимому, вследствие влияния и настойчивости моей матери и отчима, который тем временем даже купил мне билет и даже пошел так далеко - хотя я лично не знал об этом - что стал угрожать некоторыми юридическими действиями. В любом случае, что-то случилось, что заставило Джейн согласиться на мой отъезд. Ее аргументы теперь приняли форму скорее призывов к моему здравому смыслу, нежели просто прямых угроз.

Вместо того, чтобы увидеться с Гурджиевым в Приэре, меня взяли в Париж, чтобы увидеть его в компании Джейн в Кафе Мира, которое было его обычным "кафе для писания", когда он бывал в Париже. Мы пришли туда вечером, и Джейн очень долго говорила, приводя все свои аргументы, порицая мое сопротивление и то, что я не понимаю и не сознаю того, что, возможно, я отказываюсь от удобнейшего случая для получения знаний и образования, который я когда-либо имел; она также довольно долго приводила юридические положения.

Как всегда, Гурджиев слушал внимательно и задумчиво, но, когда она кончила, он не стал много говорить. Он спросил меня, все ли я слышал, и понимал ли я всю ситуацию. Я ответил, что слышал все, и что мое решение осталось неизменным. Тогда он сказал Джейн, что не считает, что ей стоит продолжать спорить со мной о моем решении, и что он рассмотрит всю ситуацию и поговорит со мной лично в ближайшем будущем.