Фритц Петерс - Детство с Гурджиевым

На следующий день было воскресенье - единственный день, когда нам не надо было вставать и идти на работу в шесть часов утра - и было еще не поздно, когда перед традиционным "гостевым" ланчем мы узнали, что несколько американцев потеряли деньги и драгоценности, или и то и другое одновременно, и что Серж не появлялся. На завтраке об этом было много разговоров, и многие гости неизбежно заключили, что исчезновение их ценностей и исчезновение Сержа были, конечно, связаны. Только Гурджиев был непреклонен, утверждая, что здесь совсем нет связи. Он твердо настаивал, и это казалось большинству из нас безрассудным, что они просто "положили не на место" свои деньги и драгоценности, и что Серж снова появится в должное время. Не взирая на споры о Серже и "кражах", все продолжали большой завтрак и даже выпили больше обычного; к окончанию завтрака, когда Гурджиев уже собирался удалиться, американцы, которые настаивали, что они обворованы, не могли уже говорить ни о чем кроме вызова полиции, несмотря на заверения, что Серж не был замешан.

Когда Гурджиев удалился в свою комнату, эта группа американцев, естественно, села в одной из маленьких гостиных, они стали выражать соболезнования друг другу, а также обсуждать, какие бы действия они могли совершить, и во время этих обсуждений они пили. Главным образом потому, что я говорил по-английски, а также был хорошо им всем известен, они послали меня на кухню за льдом и стаканами, имея в наличии несколько бутылок ликера - главным образом, коньяка - из своих комнат или автомобилей. По той или иной причине, они начали настаивать, чтобы я выпил с ними, и так как я чувствовал, как и они, что Гурджиев был неправ относительно Сержа, я был рад присоединиться к их группе и даже чувствовал за честь быть приглашенным разделить с ними ликер. Вскоре я был пьян второй раз в свой жизни и очень наслаждался этим. Также, к тому времени ликер разжег наши чувства против Гурджиева.

Выпивка была прервана очень поздно после обеда, когда кто-то пришел позвать меня, сообщив в то же время, что Гурджиев готовится уехать в Париж через несколько минут и хочет видеть меня. Сначала я отказался идти и не пошел к машине, но он послал второго человека за мной. Когда я пришел к автомобилю, сопровождаемый всеми моими, на это раз, взрослыми пьяными компаньонами, Гурджиев посмотрел на всех нас сурово, а затем велел мне пойти в его комнату и достать бутылку "Наджола". Он сказал, что запер свою дверь и теперь не может найти ключ, а другой ключ от его комнаты есть только у меня.

Я держал руки в карманах и почувствовал себя очень смелым, а также еще сердитым на него. Хотя, на самом деле, я сжимал ключ в руке, я сказал, по необъяснимой причине, что также потерял свой ключ. Гурджиев очень рассердился и начал кричать на меня, говоря о моих обязанностях; и, видя, что потеря ключа была фактически преступлением, я становился только более решительным. Он приказал мне пойти и обыскать мою комнату и найти ключ. Чувствуя себя очень буйным, с ключом в руке в кармане, я сказал, что буду рад обыскать свою комнату, но уверен, что не найду ключ, поскольку припоминаю, что потерял его днем раньше. После этого я пошел в свою комнату и действительно искал в платяном шкафу, а затем вернулся, чтобы сказать ему, что я нигде не нашел его.

Гурджиев снова вспыхнул от раздражения, сказав, что "Наджол" очень важен - он очень нужен м-м Гартман в Париже. Я ответил, что она может купить его где-нибудь еще в аптеке. Он сказал, яростно, что пока "Наджол" есть у него комнате, он не собирается его покупать, и что аптеки закрыты по воскресеньям. Я сказал, что даже если в его комнате это и есть, мы не можем его достать без наших ключей, которые оба потеряны, и что, так как даже в Фонтенбло "дежурная аптека" открыта по воскресеньям, то, несомненно, подобная должна быть и в Париже.

Все зрители, особенно американцы, с которыми я пил, казалось, находили все это очень забавным, особенно когда Гурджиев и м-м Гартман уехали, наконец, в ярости без "Наджола".

Я не помню больше ничего об этом дне, кроме того, что я дошатался до своей комнаты и лег спать. Ночью мне было очень плохо, на следующее утро я впервые познакомился с действительным похмельем, хотя я даже не называл это так в то время. Когда я появился на следующий день, американцы уехали, и я был центром внимания всех. Меня предупредили, что я буду непременно наказан и, несомненно, потеряю свой "статус" как "сторож" Гурджиева. Трезвый, но с больной головой, я с ужасом предвидел приезд Гурджиева этим вечером.