Фритц Петерс - Детство с Гурджиевым

Во время похорон на следующий день м-р Гурджиев оставался молчаливым и отдалился от всех нас, как будто только его тело действительно находилось среди присутствовавших на похоронах. Он вмешался только в одном месте церемонии, в момент, когда тело должны были вынести из дома изучения и поместить на катафалк. В тот момент, когда носильщики собрались, женщина, которая была очень близка к его жене, бросилась на гроб, истерически, буквально, завыла и с горем зарыдала. Гурджиев подошел к ней и говоря спокойно, отвел ее от гроба, после чего похороны продолжались. Мы следовали за гробом к кладбищу, пешком, и каждый из нас бросил небольшую горсть земли на гроб, когда он был опущен в открытую яму недалеко от могилы его матери. После службы м-р Гурджиев и все оставшиеся из нас почтили молчанием могилы его матери и Кэтрин Мэнсфильд, которая также была похоронена там.

24.

В то время, когда м-м Островская болела и м-р Гурджиев ежедневно бывал у нее, одна особа, которая была близким другом его жены многие годы, серьезно возражала против того, что делал м-р Гурджиев; ее доводом было то, что м-р Гурджиев бесконечно продлевал страдания его жены и что это, возможно, не могло служить какой-нибудь достойной или полезной цели невзирая на то, что он говорил об этом. Эта женщина была м-м Шернвал, жена доктора, и ее гнев против м-ра Гурджиева достиг такой степени, что, продолжая жить в Приэре, она никогда не появлялась в его присутствии и отказывалась разговаривать с ним несколько месяцев. Она доказывала свои соображения относительно него всякому, кому случалось быть в пределах слышимости, и однажды даже рассказала мне длинную историю в качестве иллюстрации его вероломства.

По ее словам, она и ее муж, доктор, были двоими из первоначальной группы, которая прибыла с Гурджиевым из России несколько лет назад. Мы слышали о невероятных трудностях, с которыми они сталкивались, избегая различных сил, вовлеченных в русскую революцию, и как они, наконец, совершили путь в Европу через Константинополь. Одним из доводов, который м-м Шернвал приводила против м-ра Гурджиева как доказательство его ненадежности и даже его злой натуры, было то, что то, что их спасение в то время было в значительной степени ее заслугой. Очевидно, в то время, когда они достигли Константинополя, они были совершенно без запасов, и м-м Шернвал помогла им уехать в Европу, дав взаймы пару очень ценных серег м-ру Гурджиеву, которые позволили им нанять судно и пересечь Черное море. Даже м-м Шернвал признавала, однако, что она не предлагала серьги добровольно. М-р Гурджиев знал об их существовании и, как последнее средство, попросил их у нее, пообещав оставить их в Константинополе в хороших руках и вернуть их ей как-нибудь - как только сможет собрать необходимые деньги для их выкупа. Прошло несколько лет, а она так и не получила серег обратно, хотя м-р Гурджиев собрал большое количество денег в Соединенных Штатах. Это было доказательством отсутствия у него хороших намерений; кроме того, она всегда поднимала вопрос о том, что он сделал с деньгами, которые собрал - не купил ли он все эти велосипеды на деньги, которые могли бы быть использованы, чтобы выкупить ее драгоценности?

Эта история рассказывалась большинству из нас в различное время, и ко времени смерти м-м Островской я полностью забыл ее. Через несколько недель после похорон Гурджиев спросил меня однажды, не видел ли я недавно м-м Шернвал, и справился о ее здоровье. Он выразил сожаление о том, что давно не видел ее, и сказал, что это очень осложняет его отношения с доктором, и что это нехорошая ситуация. Он прочитал мне длинную лекцию о причудах женщин и сказал, что он, в конце концов, решил, что это был знак ему приложить усилия, чтобы завоевать вновь привязанность и благосклонность м-м Шернвал. Затем он вручил мне часть плитки шоколада, в разорванной обертке, как будто кто-то уже съел другую половину, и велел мне передать это ей. Я должен был сказать ей, что он чувствует по отношению к ней, насколько он ее уважает и ценит ее дружбу, и что этот шоколад является выражением его уважения к ней.

Я взглянул на разорванную обертку и подумал, про себя, что это едва ли было хорошим способом снова завоевать ее дружбу. Но я научился не выражать таких реакций. Я взял это у него и пошел повидать ее.

Перед тем как вручить сверток, я передал ей его послание, цитируя его так точно, как мог, что заняло некоторое время, и затем вручил ей маленький разорванный сверток. Она слушала меня, очевидно, со смешанными чувствами, и ко времени, когда я вручил ей пакет, она жаждала получить его. Когда она увидела его, черты ее лица приняли пренебрежительный вид. Она сказала, что он никогда не был серьезным в чем-нибудь, и что он заставил меня передать ей это длинное, пространное послание только как шутку, чтобы передать ей полусъеденный кусок шоколада, который она в любом случае не любит.