Мишель Уэльбек - Враги общества

Меня удерживает на плаву не жажда битвы. Мое стремление к всеобщей неприязни на деле — безотчетное стремление к всеобщему признанию. Только пусть меня полюбят «черненьким», не хочу лукавить, скрывать свои темные стороны. Иногда мою откровенность считают провокацией. Очень жаль, я не хочу никого провоцировать. Я называю провокатором того, кто вне зависимости от своих истинных мыслей и образа жизни (впрочем, нарочито провоцируя других, человек перестает мыслить и утрачивает связь с собой и с жизнью) говорит и ведет себя так, чтобы вызвать у собеседника наибольшее отвращение и смущение. Провокатор — холодный, расчетливый прагматик. Многие юмористы нашего времени — блистательные провокаторы.

Я же до нелепости искренен: упрямо, неотступно преследую в себе худший порок, выволакиваю его на свет, — он упирается и дрожит, — затем кладу к ногам читающей публики. Так терьер тащит хозяину кролика или тапку. Не из чувства вины. Оно мне чуждо. Я не добиваюсь ни наказания, ни прощения. Не хочу, чтобы меня полюбили вопреки худшему во мне, пусть полюбят вместе с худшим, более того, полюбят за худшее.

Так что к открытой вражде я не готов и перед ненавистью беззащитен. Пресловутые вылазки в Гугл всегда напоминают мне мучения при экземе: чесаться нельзя, терпишь, терпишь, а потом не выдерживаешь и раздираешь себя до крови. У моих болячек есть имена: Пьер Ассулин, Дидье Жакоб, Франсуа Бюнель, Пьер Меро, Дени Демонпьон, Эрик Нолло, — врагов много, всех не перечислишь, я забыл, как зовут того, что пишет статьи в «Фигаро», я их путаю, сбился со счета. Врач твердит, чтобы я не чесался, но меня так и подмывает.

И еще я наивно надеюсь выздороветь, хотя очевидно, что от микробов-паразитов не избавиться до самой смерти, тут ничего не поделаешь. Я им необходим, я смысл их жизни, чего они только не сделают ради меня. К примеру, Ассулин недавно не поленился перерыть материалы конференции в Чили (стране, где я чувствую себя в безопасности), кое-что вырвал из контекста, кое-что подправил и выставил меня мерзавцем и шутом.

Поверьте, у меня никогда не было ни малейшей потребности во врагах, непримиримых и явных. Просто-напросто скучно препираться с ними. Стремления к неприязни и признанию действительно переплетены во мне и нерасторжимы, но я никогда не ощущал упоения в бою — вот основное различие между нами. Я не стремлюсь к победе.

А вы стремитесь, хотя и всеобщее восхищение вам бы не помешало. То есть я хочу сказать, что у вас сразу две опоры в жизни, вы твердо стоите на ногах (а это главное, согласно Мао Цзэдуну). И действительно, как иначе уйдешь далеко вперед? С другой стороны, траектория одноногого непредсказуема и причудлива. Одноногий отличается от обычного пешехода так же, как мяч для игры в регби отличается от футбольного мяча. Что, если выносливый инвалид, петляя, обманет снайпера?

Сам вижу, что метафора неудачная, я увлекся. Мне просто хотелось уклониться от ответа на ваш вопрос: «Откуда столько ненависти?» Вернее: «За что нас ненавидят?» Допустим, мы стремились к всеобщей неприязни, остается выяснить, почему все так охотно исполнили наше желание. В самом деле, дались мне эти жалкие Ассулин и Бюнель, зря только треплю себе нервы. Но вся беда в том, что комарики, мелкие кровопийцы, злющие и настырные, порядком меня искусали (да и вас тоже). Не так уж они безобидны. Мои читатели-лицеисты не раз писали мне по электронной почте, что преподаватели предостерегают их от моих книг. Многие и вас хотели бы уничтожить. Я замечал, что при упоминании вашего имени на лицах появляется хорошо мне знакомая гнусная ухмылка, ухмылка животной радости — наконец-то нашелся тот, над кем можно безнаказанно измываться. В детстве я не раз наблюдал (по правде говоря, всякий раз, оказавшись среди мальчишек) одну и ту же отвратительную сцену: стая выбирала жертву и принималась издеваться над ней, унижать ее. Я ни минуты не сомневался: не будь рядом представителей власти, в данном случае учителей и ябед, жертве пришлось бы куда хуже: ее бы подвергли пыткам, а потом прикончили. Я никогда не заступался за несчастных — мне не хватало мужества разделить их участь. Но, по крайней мере, не был среди палачей. Мы с вами не герои, не святые подвижники, только одно можно поставить нам в заслугу: мы не стадные животные. Ребенком я отворачивался: паскудное действо не вызывало желания поглазеть. И вздыхал с облегчением: пока что меня не тронули. Теперь и я среди жертв и вправе по-прежнему закрывать глаза, почти не сомневаясь, что никто от угроз не перейдет к действию, поскольку государство пока еще благоразумно не отказалось от полиции.