Евгений Водолазкин: Инструмент языка. О людях и словах

Считаете ли вы, что автор несет моральную ответственность перед обществом за свои книги и тот эффект, который они производят?Елена

Конечно, несет. А потому должен, вопреки поэтическим текстам, предугадывать, как отзовется его писательское слово.

Какая тема в литературе кажется вам самой интересной?Максим

Смысл жизни. Повторю со всей серьезностью: смысл жизни. Захватывает сильнее детектива.

Когда вы впервые в жизни взялись за перо и написали свой самый первый рассказ?Лада

Мне было лет восемь, и я написал рассказ о том, как на нашу страну напали немцы. Если мне не изменяет память, это было вольное переложение одной из песен. А потом пришла моя тетя (она преподавала русский язык иностранцам) и сказала, что рассказ малохудожественный. Я не понял, что это значит, но с тетей спорить не стал. С тех пор вопрос художественности обрел для меня особое значение.

Евгений, что навело вас на мысль о написании романа «Соловьев и Ларионов»?Александра

Как всякая большая вещь, роман не обходится без многочисленных предпосылок. Таких, скажем, как потребность автора высказать те или иные идеи, его интерес к той или иной теме, его собственные жизненные обстоятельства, общественные настроения и что-то, наверное, еще. В точке пересечения этих линий и возникает роман. Применительно ко мне это выглядит следующим образом. Подобно большинству из нас, я пережил два трудных десятилетия (вопрос о нетрудных десятилетиях в нашей стране оставляю открытым), во многом сформировавших мои взгляды. Виденное за эти годы привело меня к убеждению, что в любых обстоятельствах можно оставаться человеком, то есть проявлять порядочность, быть милосердным, помнить о долге – всем понятно, что здесь имеется в виду. Не вызывает сомнений, что задача истории – нас испытывать, наша же – как-то держаться, прежде всего – в нравственном отношении. Центр тяжести в своем романе я поместил не в 90-х (хотя речь идет и о них), а в гораздо более трудных послереволюционных годах, где все контрасты резче. Кроме того, Гражданская война для меня – одна из семейных тем. Научная линия романа в биографическом отношении также не случайна.

Скажите, вы проводите какие-нибудь параллели между собой и главными героями своих романов? Много ли у вас с ними общего?Евгений

Создание литературного героя уподоблю отцовству. Автор предоставляет героям некий генетический материал, и закономерно возникает ожидание (в том числе у самого автора), что страницы романа будут усеяны маленькими авторскими копиями или копиями отдельных его черт. Когда же эти человечки появляются на свет, выясняется, что они не очень похожи на автора. Потому что зачатие – процесс двусторонний, и в качестве партнера автора выступает то, что мы называем «объективной реальностью». Эта реальность, сидя в голове у все того же автора, вынашивает и формирует плод, именно она делает героя неуправляемым. Когда же автор волевым образом вмешивается «от себя», он, на мой взгляд, добавляет не столько то, что ему, автору, свойственно, сколько то, что ему несвойственно: своего рода компенсирующая функция литературы. Сходство автора с героем чаще всего обманчиво. В нашем с вами, Евгений, диалоге можно было бы обнаружить феномен двойничества, но такой вывод был бы поспешным. Если вы, возможно, что-то обо мне знаете, то я о вас – несмотря на то, что сам Евгений, – не знаю ничего. Таково примерно отношение героя к автору.

Скажите, пожалуйста, насколько достоверны исторические факты, описанные в романе «Соловьев и Ларионов»?Александр

Хороший вопрос, я бы даже сказал – ключевой. Четверть века я писал только достоверные вещи, и теперь мне захотелось чего-то недостоверного. Ни одного факта в моем тексте нельзя оставлять без проверки. Ни одной сноски. Но вот что меня в какой-то степени оправдывает: прежде чем все придумать, я тщательным образом изучил то, «как это было на самом деле» – иначе было бы просто нечестно.

Порой меня упрекали за недостоверность в романе тех или иных деталей или наименований. По иронии судьбы, речь в этих случаях шла о тех вещах, которые я позаимствовал из мемуаров очевидцев (например, генерала Слащева) или – если дело касалось современности – наблюдал сам. Это и понятно: подлинное выглядит неубедительно. Реализм «реалистичен» лишь в типическом своем проявлении (и в этом отношении он, конечно, не вполне реализм). Все это, однако, не означает, что я хочу оспорить выдвинутые упреки. Нет, в серьезно понятом смысле я бы их даже поддержал.