Евгений Водолазкин - Инструмент языка. О людях и словах

Приводя эти сведения из «Александрии», я стремился не слишком удаляться от ее древнерусского текста. Эллинистический роман Псевдо-Каллисфена об Александре Македонском был любимым чтением средневековой Европы – включая, разумеется, наших предков. Не обделенный экзотикой и в греческом своем оригинале, на Руси роман был существенно расширен. Сопоставление древнерусских редакций с оригиналом демонстрирует механику создания мифа, его распространение новыми событиями и подробностями. Лицам, эти подробности добавлявшим (на основе, в частности, «Сказания об Индийском царстве»), и в голову не приходило, что они, так сказать, дезинформируют древнерусскую общественность: на границе ойкумены монстров просто не могло не быть.

«Александрия» – не первое и, уж конечно, не последнее произведение подобного рода. Сообщения о монстрах находим еще у Геродота, много места уделяется им в «Естественной истории» Плиния Старшего, есть они у Солина, блаженного Августина, Исидора Севильского, Павла Орозия, Матвея Меховского и многих других. А вот как в XIII веке итальянским миссионером Джованни дель Плано Карпини описываются земли (приближаемся к отечественному материалу) к востоку от Руси: «…прибыли к паросситам, у которых, как нам говорили, небольшие желудки и маленький рот; они не едят мяса, а варят его. Сварив мясо, они ложатся на горшок и впитывают дым и этим только себя поддерживают; но если они что-нибудь едят, то очень мало». Кроме того, «нашли некиих чудовищ, которые, как нам говорили за верное, имели во всем человеческий облик, но концы ног у них были, как у ног быков, и голова у них была человеческая, а лицо как у собаки; два слова говорили они на человеческий лад, а при третьем лаяли, как собака».

Наконец, и наша собственная культура в вопросах мифотворчества ни в коей мере не является исключением. Вот, к примеру, фрагмент описания русскими сибирских самоедов: «В той же стране есть иная самоядь: по пуп люди мохнаты до долу, а от пупа вверхь, якоже и прочии человеци. А ядь их рыбы и мясо. А торг их соболи и песцы, и пыжи, и олении кожи» («Сказание о человецех незнаемых»).

Что является общим для всех подобного рода сообщений? Место действия. Это – пограничье обитаемого мира, территория, традиционно рассматривавшаяся как неблагополучная. Край ойкумены – если не закон, то по крайней мере важнейший принцип функционирования мифов об аномальном. И это дает ключ к пониманию целого ряда вещей.

На краю ойкумены живем мы. Жестокие, небритые, нетрезвые. Мрачно любуясь пролетающими спутниками, гуляем по Красной площади. Воюем по делу и без дела. Душим прогрессивных потребителей газа и поддерживаем реакционных. Земля наша велика и обильна. Скупаем футбольные команды или безобразно оттягиваемся в Куршевеле. Демократических ценностей (да, скифы мы) упорно не признаем.

Западные претензии – они не к нам лично, скорее к мироустройству в целом: живя на границе обитаемого мира, трудно быть хорошим. Уж такое это место. Я спросил у одного немецкого журналиста, координируется ли кем-то, на его взгляд, транслируемый на Германию «негатив» о России. Он ответил, что ничего об этом не знает. Думает, что не координируется (я тоже так думаю). Что содержание репортажей диктуется зрительским (читательским) ожиданием: спрос, условно говоря, рождает предложение. Будучи бизнесом, телевидение (газеты) торгует лишь тем, что может быть продано.

А кем, в свою очередь, формируется спрос? Предложением? Погружаясь в эту зыбкую диалектику, отвечу: и да, и нет. Спрос формируется традицией. Для заведомо безновостных дней западные телеканалы заказывают какой-нибудь ужастик своим российским корреспондентам. Они исходят из того, что такого материала здесь не может не быть. Могли, казалось бы, обратиться за таким же делом к Болгарии, Румынии, Польше – радикально они от нас не отличаются, а находятся вроде как ближе. Не обращаются. Те – свои. Вошли, что называется, в обитаемый мир.

Край ойкумены – понятие не столько географическое, сколько цивилизационное. Он может находиться в самом центре Европы. Как никогда ярко это проявилось во время Косовской войны, когда министр обороны Германии Р. Шарпинг обвинял сербов в том, что они играли в футбол головами албанцев. Свое повествование Шарпинг основывал, возможно, не на «Александрии» (о футболе в ней ничего не говорится), но рассуждал он строго в категориях древней мифологической традиции. Эта традиция не предполагала доказательств. Если уж где-то должны были играть в такой футбол, то именно в подобных местах. Не эта ли мысль так подавила в Петербурге «Баварию»?