Пётр Киле: Дневник дерзаний и тревог

Советизм и руссизм – это синонимы, по сути это новый гуманизм, выработанный эпохой Ренессанса в России, с блистательным развитием русской классической литературы, живописи, музыки, театра, что стало откровением для всего человечества. Антисоветизм, стало быть, это ясно теперь, - это антигуманизм, идеология воистину жуликов и воров, бандитов. Куда ни оглянись, мы повсюду видим следы их преступлений!

Не пора ли их остановить, до распада РФ, к чему они дело ведут, чтобы избежать наказания? Для этого надо объединиться всем, кто не встроен во властные структуры, не ворует, не насильничает, ведь нормальных, честных, порядочных людей в стране великое большинство. Надо всем захотеть и повелеть этой пирамиде казнокрадства и бандитизма: «Эй, сгинь!»

И Россия, обретя себя, снова выйдет на столбовую дорогу развития человеческой цивилизации и культуры, с полным осознанием величайших достижений Русского Ренессанса.

Иллюстрация: А.А.Пластов. ВЕСНА. 1954.

Вчера, 17 сентября 2011 года, около семи часов вечера скончался Пит. Последние дни он все спал, против своего обыкновения, он всегда вставал рано и заливался, он распевал, иногда явно сочиняя на ходу. Было ясно, он гений. Скромный кенар, он распевал под разные птичьи голоса, до соловьиных трелей и даже щелканья.

Это был Пит-3. Сам из певчих птиц, я не думал о том, чтобы завести пернатых у себя дома. Однажды я собрался на родину, на Дальний Восток, где не был давно, как теперь ясно, на пике некоторых творческих и жизненных успехов, о чем не подозревал, пребывая в исканиях. Мы только что поселились в новой квартире в районе новостроек, вокруг до лесопарка во Ржевке лишь строились дома…

Была ранняя весна, конец апреля, я посматривал в небеса под вечер, как вдруг заметил птичку за окном, она почти прижалась к стеклу и смотрела на меня черными точками глаз. Я осторожно открыл узкую, но высокую створку, птичка отлетела, я удалился вглубь комнаты… Деваться ей было некуда, на улице холодно, она залетела в окно и устроилась высоко, на книжной полке почти у потолка… Провела она там почти сутки, пока не пришла вполне в себя.

Птица за окном – перед дальней дорогой – это не к добру. Все же я принес клетку, дал птичке имя: Пит, он остался дома, вместо меня, под заботой моей жены. Поездка прошла успешно. Пит чувствовал себя у нас прекрасно – тишина, никто не курит. Но он не пел, не успел научиться? Зато он отзывался, когда с ним заговариваешь, очень выразительно, так внятно, что я вполне понимал его. И это было даже интереснее, чем обычное пение кенаря. Жил он достаточно долго, до начала распада СССР, когда и скончался. Сколько было слез у жены. Впору было вспомнить стихи Катулла:

Я один под дождем отправился в лесопарк и похоронил Пита под деревом, куда мы приходили нет-нет, пока не объявился у нас Пит-2. Этот пел, как все кенары, не ведая, что в стране идут развал и распад. В свой срок он скончался. Снова слезы и похороны.

Между тем баснословно подорожали и птички на рынке. Но однажды жена принесла коробочку, из которой вышла растерянная птичка. Казалось, ни разговаривать, ни петь не умеет. Но Пит-3 вскоре поначалу тихо, как бы про себя, стал пробовать голос на разные лады, улавливать мелодии, повторяя громче то, что получилось, на его взгляд. С годами он распелся так, что поверить невозможно. Что говорить, гениальный Пит!

Любил праздники. При гостях, как нарочно, задавал концерты. Он обитал на кухне, у нас довольно просторной, клетка его стояла на отдельном столе у широкого окна среди цветов. Когда мы садились за обеденный стол, просился к нам, садился на электрический чайник сверху и обожал угощенья. Если у первых Питов время от времени летели перья, то у гениального Пита – нет, хотя редко купался, был здоров и пел вдохновенно. Но вдохновение отлетало, он замолкал, не пел месяцами, чтобы вдруг снова запеть и как бы всегда в унисон, как дела у меня шли.

К весне он распелся было, летом замолчал, последние дни все спал… Вчера я приехал с дачи, жена в слезах: «Пит умирает». Весь день, несмотря на солнце, какое-то особенное поутру, и сияние небес, мне было тревожно. Обычно, когда я приезжал с дачи, а дома жены не было, я спрашивал: «Пит, ты-то дома?» Он не находил нужным отвечать на такой банальный вопрос. А тут, весь день едва живой, лишь слыша, как я вошел в картиру, подал голос, что удивило жену, я подошел к окну: