Константин Деревянко - Украинка против Украины

Как видите, я, прежде обыкновенно цитировавший Гомера, теперь цитирую Библию, как дядя Том. В самом деле, я обязан ей многим… Она снова пробудила во мне религиозное чувство…" (5, 2, 355–356).

Поэт выражает свои симпатии к известным ему христианским деноминациям. Сначала — к протестантизму: "Прежде, когда философия имела для меня первенствующий интерес, я ценил протестантизм только за то, что он завоевал себе свободу мысли, ибо ведь она — та почва, на которой впоследствии могли действовать Лейбниц, Кант и Гегель. Лютер, этот могучий человек с топором в руке, должен был пройти впереди этих воинов и прорубить им дорогу. В этом смысле я на реформацию смотрел, как на начало немецкой философии, и этим оправдывал то увлечение, с каким я ратовал за протестантизм. Теперь, в более зрелые годы, когда во мне снова с преобладающей силой заволновалось религиозное чувство, и когда потерпевший крушение метафизик крепко ухватился за Библию — теперь я особенно ценю в протестантизме ту заслугу, что он открыл, и распространил эту священную книгу" (5, 2, 358).

А затем с симпатией говорит и о католицизме: "О фанатической вражде к римской церкви у меня не может быть и речи, так как мне всегда недоставало той умственной ограниченности, которая необходима для такого рода неприязни… Как мыслитель, как метафизик, я всегда удивлялся последовательности римско-католической догматики; при этом могу похвалиться, что никогда не преследовал остротами или насмешкой ни догматов, ни культа… Я был всегда поэтом, и потому поэзия, цветущая и пылающая в символике католического догмата и культа, должна была открываться мне гораздо глубже, чем другим людям, и нередко во дни моей юности увлекала и меня эта поэзия своей бесконечной прелестью, таинственно блаженной беспредельностью и приводящим в трепет стремлением к смерти; и я когда-то благоговейно мечтал о благодатной Царице Небесной, облекал в изящные рифмы легенды о Ее милости и благости, и мое первое собрание стихотворений носит следы этого чудного мадонновского периода — следы, которые я со смешною заботливостью изгладил в последующих изданиях.

Время пустого тщеславия миновало, и я позволяю всякому улыбаться, читая эти признания.

Полагаю, мне нечего говорить, что подобно тому, как не было во мне слепой ненависти к римской церкви, так же точно не могло гнездиться в моей душе и мелочной злобы против ее пастырей; знающие мое сатирическое дарование и потребность своевольного пародирования многих вещей, конечно, засвидетельствуют, что я всегда щадил человеческие слабости духовенства… Даже в порывах самого гневного отвращения, я все-таки всегда сохранял уважение к истинному духовенству, возвращаясь памятью в прошлое и думая о тех заслугах, которые оно некогда оказало мне. Ибо в детстве моими первыми преподавателями были католические священники; они руководили моими первыми умственными шагами… Как бы мы ни относились к иезуитам, но должны все-таки признать, что в деле преподавания они всегда сохраняли большой практический смысл…

Бедные отцы общества Иисуса! Вы сделались пугалом и козлом отпущения либеральной партии; но она поняла только грозящую от вас опасность и не поняла ваших заслуг. Что до меня касается, то я никогда не мог вторить воплям и крикам моих товарищей, приходивших всегда в ярость при произнесении имени Лойолы, как быки, когда им показывают красный лоскут! И затем, не изменяя ни на йоту интересам моей партии, я не мог, однако, не сознаться в голубине души, что если мы попали в ту, а не другую партию и в настоящую минуту не принадлежим к совершенно противоположному лагерю, то это зависело часто от самих мелких случайностей…" (5, 2, 368).

В последний год жизни Гейне прославил Бога в стихотворении "Аллилуйя". Его, разумеется, не перевели "на українське". А жаль: