Пролетая над / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
Пролетая над
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Театр
Сценическая фантазия Марка Захарова «Небесные странники» в «Ленкоме»
У нового ленкомовского спектакля два постановщика и один автор. Балетмейстер Сергей Грицай помог Марку Захарову материализовать свои фантазии, гармонизировал визуальный ряд. Непростое ведь дело — соединить земное пространство и небесное.
Пожалуй, никогда Захаров не высказывался столь лирически. Даром что «Небесные странники» он поставил в канун своего 80-летия. Что-то подытоживает, куда-то заглядывает. Пока смотришь спектакль, все время вспоминаешь, как много близких он потерял в последние годы. Появляется на сцене очередной персонаж, а ты видишь в этой роли Абдулова или Янковского. Летит в зал реприза, а ты думаешь, как бы повернул сюжет Горин. И вовсе не потому, что текст плох или артисты нехороши. Просто кажется, что режиссер, словно чеховский черный монах, заставляет нас галлюцинировать.
А «Черный монах», «Попрыгунья», «Хористка» действительно причудливо сплелись в сюжете с «Птицами» Аристофана. Впрочем, в этом вольном сочинении аукается и «Буревестник», а может быть, кто-то еще, мной не расслышанный. В авторской голове они путаются, как во сне. Дымов может приехать в гости к Песоцкому, который тронется умом вместо Коврина, на сцене не появляющегося. И всех соединит Ольга-попрыгунья. И говорить они будут чаще не то, что им написал классик в пенсне, а то, что приснилось, привиделось, послышалось Захарову. Он этого не скрывает: « Великого русского писателя дразнил хоровод человеческих характеров — смешных, нелепых, злобных, прекрасных, великодушных... Они чем-то напоминали мне фантасмагорическую стаю разноперых птиц, летящих под облаками». Здесь ключевое слово «дразнил», какое-то детское для мрачного мизантропа, в маске которого Марк Анатольевич появляется на людях.
После первой сцены, когда аристофановские птицы предстают перед лицом царя Удода, кажется, нас ждет сатирический спектакль в духе прародителя комедии. Он их спрашивает: «Что вам не нравится в Афинах?» И они дружно под хохот зрительного зала отвечают: «Все!» Отправившись на землю, птицы, прикинувшись людьми, становятся гостями Попрыгуньи (Александра Захарова) и погружаются в мир мелких страстей, стадных чувств, пустяшных желаний. В «хоровод человеческих характеров» вплетаются и художник Рябовский (Виктор Раков), и телеграфист Чикильдеев (Иван Агапов), и Песоцкий (Сергей Степанченко), и алчные дамы, ничтожные во всех отношениях. Но с появлением Дымова, которого тонко и проникновенно играет Александр Балуев, спектакль обретает иной смысл. В нем начинает звучать щемящий лирический мотив. Этот нелепый, застенчивый, безыскусный, отдельный человек мало-помалу заставляет вслушиваться в его тихую речь. Гомон птиц будто стихает. И хотя он говорит очень простые слова о том, что надо брать на себя чужую боль и не бояться непоправимости, они накрывают тебя вместе с навернувшимися откуда ни возьмись слезами. «Во вселенской памяти нет прошедшего времени», и в финале Ольга обретет с ним покой, но уже в другой жизни.
К матросу нет вопросов / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
К матросу нет вопросов
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
Вышла в свет новая книга Евгения Гришковца «Почти рукописная жизнь»
Новая книга (тираж 15 000 экземпляров, цена на OZON.ru 300 рублей) объявлена дневником, коим она, впрочем, является только наполовину. Правда, автор клянется, что вел этот самый дневник тихими зимними вечерами, трепетно переживая послевкусие недавнего Нового года. И если читать рукописную жизнь Гришковца с конца, а точнее, со второй части, то действительно погружаешься в поток авторских размышлений обо всем на свете, от арктических экспедиций и романтики «Двух капитанов» до Петра Фоменко — «эмигранта из 70-х», гордо носившего титул «самого нафталинового» режиссера России. На всякий случай защитив и объяснив эту фоменковскую «нафталинность» правом, которое дают на нее благородные седины, Гришковец нападает на молодых да ранних, но уже нафталиновых не по возрасту и не по ранжиру. Тема эта, строго говоря, сама нафталином пахнет, но Гришковец никогда не боялся вторичности. Тщательная и претендующая на оригинальность разработка общих мест — часть его писательской манеры. Почему «нафталинность» в литературе может быть объявлена винтажностью и своего рода новацией, а в театре, где царит модная модернизация классики, — нет? Но так далеко авторские рассуждения не заходят.
Читать дальше
