Олег Мороз - Ельцин против Горбачева, Горбачев против Ельцина

Стало быть, согласно этой логике, если бы к Горбачеву в Форос приехал кто-то другой, Горбачев мог бы их и испугаться? А кто бы его мог напугать? Крючков? Язов? Тот же Лукьянов? Янаев? Павлов?.. Что-то не видно таких уж очень страшных для Горбачева фигур.

Мощный отпор предположению, что Горбачев мог быть каким-то образом причастен к заговору, дает в своих воспоминаниях Анатолий Черняев, один из самых близких в ту пору к Горбачеву людей:

«Мне… противно наблюдать эти трусливые, корыстные, подлые умственные упражнения и пробы пера на Горбачеве. Я видел его на близком расстоянии, и упрятывать с такой дистанции каждый день подлинные мотивы и намерения, мысли и переживания было бы невозможно, да передо мной-то ему это было и не нужно».

Тут помощник Горбачева, видимо, забыл, какова была ситуация в Кремле во время январских, вильнюсских событий: тогда ведь и сам Анатолий Сергеевич, и другие близкие сотрудники Горбачева тоже «видели его на близком расстоянии», но вот как-то он сумел «упрятать» от них свои «подлинные мотивы и намерения, мысли и переживания».

Есть еще и самый простой, «бытовой» аргумент против версии о причастности Горбачева к путчу. Во время заточения в Форосе едва ли не больше всех переживала по поводу происходящего супруга Горбачева Раиса Максимовна. В результате этих переживаний у нее случился микроинсульт, отнялись рука, половина лица. Если бы Горбачев был связан с заговорщиками, что бы, кажется, ему стоило, плюнув на всякую конспирацию, сказать: «Рая, да не переживай ты так! Все будет нормально. Это все «понарошке», не по-настоящему. Это просто спектакль». Что-нибудь в этом роде. Жену он горячо любил.

Но ничего такого Горбачев не сказал, не успокоил супругу. Он и сам переживал и тревожился. Особенно когда гэкачеписты объявили, что президент тяжело болен и не в состоянии управлять страной. Горбачев прекрасно знал, что при современном уровне гэбэшной «медицины» заговорщикам ничего не стоит сделать так, чтобы он действительно «заболел», очень тяжело «заболел».

В общем, такие вот соображения. Они отвергают подозрения, что Горбачев как-то более или менее АКТИВНО участвовал в путче, но вот, что он вполне мог догадываться о его подготовке и при этом ПАССИВНО наблюдать за ней, не принимать никаких мер противодействия, более того, связывать с путчем какие-то свои тайные, одному ему известные планы, – такой возможности они не опровергают.

Как бы то ни было, свои подозрения, касающиеся возможного двуличия Горбачева, Ельцин не утаил в себе, – уже приехав из Архангельского в Белый дом, позвонил по этому поводу «руководителям крупных республик, которые участвовали в создании нового Союзного договора». Да и вообще хотел узнать, как относятся к происходящему перевороту другие республиканские лидеры.

По его словам, правительственная связь в Белом доме была отключена, однако один-единственный телефон, ельцинского первого помощника Илюшина, опять-таки по недосмотру заговорщиков, оказался не отключенным – работал…

По этому, случайно не отключенному, телефону Ельцин и связался с руководителями нескольких крупных республик. Что поразило Ельцина, – его собеседники на другом конце провода разговаривали «крайне сдержанно». Они, мол, конечно, тоже хотели бы знать, какова истинная роль Горбачёва, но не торопились высказывать свое мнение. Главным их желанием было – «дистанцироваться от московских событий, сохранить хотя бы внешний, формальный суверенитет, сохранить, грубо говоря, власть, выступить в диалоге с ГКЧП как равноправный партнёр». Как они полагали, им лучше занимать нейтральную позицию, – тогда им, возможно, «будут оставлены какие-то властные полномочия; по крайней мере, они сохранят кабинеты и привилегии».