Олег Мороз - Ельцин против Горбачева, Горбачев против Ельцина

Увы… Уже более семи лет Александра Николаевича Яковлева − одного из выдающихся русских людей ХХ столетия − нет в живых, а этот его отчаянный призыв − в конце концов вытащить страну на рельсы демократического развития! − и сейчас остается так же далек от реализации, как и тогда, накануне августовского путча 1991 года.

Мою беседу с Яковлевым предполагалось напечатать в «Литературной газете», где я тогда работал, в среду 21 августа. Однако этот номер был «отменен»: в числе других демократических изданий хунта запретила и «Литгазету». Возле типографии были поставлены БТРы, внутри здания дежурили солдаты с автоматами. В одночасье мы все − журналисты запрещенных изданий − оказались безработными.

Потом, − когда путч стал захлебываться, − «отмененный» номер все же вышел. Однако делался он в экстремальных условиях − за одну ночь, и моя беседа с Яковлевым в него не попала. Опубликована она была лишь через неделю, 28 августа.

Встретившись с Александром Николаевичем Яковлевым десять лет спустя, в 2001-м, мы вновь вернулись к этой теме − к тем предпутчевым дням 1991 года. Я вновь его спросил, что именно вызывало у него тревогу, – опасение, что что-то зреет, ведь он сам признавался: никаких фактов у него не было?

Яковлев:

− Понимаете, в политике иногда происходит интересная вещь: фактов нет, а опыт что-то такое подсказывает, где-то какой-то колокольчик «динь-динь-динь…» Что-то не то творится. К тому же лично у меня тогда к этому была несколько повышенная чувствительность.

По словам Александра Николаевича, в тот момент он только что ушел в отставку с поста старшего советника президента, а ощущение, что он все еще член Политбюро, у окружающих еще оставалось, и с ним продолжали, − из-за страха, может быть, ненавидя его как человека, − общаться соответствующим образом: кланялись, улыбались, будучи застегнутыми на все пуговицы.

− И вдруг чувствую, − говорит Яковлев, − что-то изменилось, пиджаки расстегнули, разговаривают как-то снисходительно, даже не разговаривают, а цедят сквозь зубы, в глазах огонек такой появился недобрый: подождите, мол, скоро уже… Так вот, по сократившемуся числу звонков, по тому, как меня начали избегать, стало ясно: что-то готовится.

Забавно, не правда ли: оказывается, по каким-то нюансам в поведении клерков, по едва заметным изменениям в их холуйской, лакейской чиновничьей психологии можно, оказывается, догадаться о грядущих серьезных катаклизмах в государственной жизни. Для тех, кто хорошо изучил эту психологию, придти к такой догадке не составляет труда.

Кстати, любопытно, что не избегал Яковлева лишь Янаев, из чего Александр Николаевич делает вывод (не знаю, насколько основательный), что попал он в гэкачепистскую гоп-компанию достаточно случайно, движимый какими-то мелкими обидами на Горбачева.

− Не знаю уж, зачем его позвали возглавить ГКЧП, долго, чуть не до самого начала событий, уговаривали. А так 8 августа я с ним встречался, разговаривал он со мной вполне нормально. Все жаловался на Горбачева, что тот его к делам не подпускает. Посадил, дескать, меня в золотую клетку, а я ему так верен, я ему хочу служить, выполнять все, что он скажет. И он говорил правду − я-то все это знал давным-давно.

Ну, зачем гэкачепистам понадобился Янаев, достаточно ясно, − вице-президент. По Конституции, если президент по каким-либо причинам теряет дееспособность, исполняющим обязанности становится «вице». Очень удобная для заговорщиков фигура. Прояснил для меня Яковлев и тот вопрос, который я ему тогда задавал, но на который он фактически не ответил: предупреждал ли он Горбачева о зреющем заговоре? На этот раз ответ был однозначный:

− Да, я ему сказал, что будет переворот…

− Какова же была его реакция?

− …Я ему сказал, что будет переворот. А он мне: «Саша, брось ты. Ты переоцениваешь их ум и храбрость». Ничего я не переоценивал. Я знал их всех как облупленных.

Это поразительное легкомыслие, проявленное Горбачевым, до сих пор остается загадкой. Некоторые за этим, повторяю, усматривают, что и сам президент каким-то образом был втянут в заговор: понимал, что никаким другим способом, кроме как силовым, Союз уже не спасти, но сам в насильственных действиях, как всегда, участвовать не пожелал, позволил попытать счастья на этом пути «верным соратникам», закрыл на это глаза, удалился в Крым, − дескать, валяйте, пробуйте, получится, так получится, не получится − не обессудьте…