Простодушному читателю газет и зрителю телепрограмм может вообще показаться, что нет сейчас для российского общества более насущной проблемы, нежели освоение французской, японской и какой-нибудь полинезийской кухни. В самом деле, можно ли построить гражданское общество, не овладев всеми заветами куховарской политкорректности и застольного глобализма? Не оттого ли в чисто утилитарных сочинениях гламурных кулинаров среди сугубо прагматических советов стали проскальзывать интонации цивилизаторов и учителей жизни?
Вот и задаёшься невольно вопросом, а что, если из всех искусств ныне для нас важнейшим сделалось поварское? И давно драматически искомая национальная идея – не в том ли она состоит, чтобы заменить все мучительные искания проверенными во всём цивилизованном мире поваренными рецептами?
Нет, неслучайно в таком казалось бы демократическом жанре, как кулинарная рубрика, вдруг зазвучали ноты интеллектуального избранничества и сословного снобизма. Всё чаще замечаешь, что светскому автору не так важно приобщить читателя к устрицам или тосканскому вину, как продемонстрировать свои возможности и якобы врождённый аристократический вкус. Возможности действительно не слабые. Одна дама, пищевые познания которой служат как бы естественным продолжением её социального статуса новорусской жены, мило сообщила в своей колонке о том, что в этом году они с мужем дважды летали на Гавайи для того, чтобы попробовать некий местный салат, и заодно поделилась советом останавливаться во Флоренции в небольшом, но неподдельно патрицианском отеле на двадцать пять номеров. Намёк невинный, но внятный: истинно гурманское наслаждение доступно лишь персонам с наследственно утончёнными потребностями. Я бы и поверил, если бы не вспомнил о том, как некогда мы работали с этой дамой в одной советской газете и регулярно встречались в местном казённном буфете в очереди за прорезиненными сосисками.
Воля ваша, но вывод напрашивается сам собой: кулинарная словесность воспевает не столько чревоугодие, сколько стиль жизни, порождённый, конечно, не родовыми традициями, а нуворишским снобизмом. Потаённым желанием не столько, опять же, просветить отсталую публику по части поварских изысков, сколько утвердить своё законное небожительство, свою особую пищеварительную элитарность.
«Что-то лирики в загоне!» – сетовал некогда поэт. В неменьшем загоне, то есть пренебрежении, состоят ныне и некогда потеснившие их физики. А кто же занял их место в центре общественного внимания, на вершине, так сказать, пирамиды публичного интереса? Бесспорно, те, кому, по давней пословице, «красиво жить не запретишь». Да и попробуй, запрети, когда они эту самую жизнь определяют и направляют непосредственно из своих дворцовых и вместе с тем высокотехнологичных кухонь.
Вот вам поэты, вот философы, вот властители дум, очарованных мифом беспредельного потребления.
Между прочим, такого, как ныне, книжного изобилия, такого разнообразия беспрепятственно изданной литературы, таких возможностей для интеллектуального и эстетического пиршества Россия тоже никогда не знала. Однако ни на телевидении, ни в массовых изданиях лукулловых пиршеств духа что-то незаметно.
Что есть Россия в XXI веке? Кто и что нас окружает? Какое влияние оказывает на нас окружение? Куда мы идём? Над этими вопросами размышляет ведущий научный сотрудник Института восточных рукописей РАН, доктор исторических наук, писатель Вячеслав РЫБАКОВ.
- Недавно у вас вышла книга "Руль истории", в которой вы анализируете пути развития идеологии Китая с древнейших времён до наших дней, рассматривая их на фоне развития идеологий Запада... Естественно, идёт в книге речь и об их влиянии на Россию. Насколько связаны и взаимозависимы идеологии, господствующие сейчас в мире?
– Мы живём внутри своей цивилизации, наивно полагая, что иного мира нет и быть не может, не может быть иных ценностей и иных мотиваций.
Но когда смотришь на европейские, и наши в том числе, достижения с точки зрения иной культуры – они не кажутся столь бесспорными.
Различные географические ландшафты порождают принципиально различные цивилизации. Там, где нет насущной необходимости взаимодействовать с природой при помощи организованного труда многих людей, общество развивается в сторону мелкого семейного хозяйства, затем – к индивидуальности, интенсивному товарно-денежному обмену, выборности, полисной или какой-либо подобной демократии. Там, где такая необходимость есть, возникает мощный государственный сектор экономики, и следовательно – многочисленный и разветвлённый аппарат чиновников, управляемый из единого властного центра.
Читать дальше
