— Что вы с ними сделали?
— Расстреляли, конечно.
Ночевали мы у красноармейцев в избе и до трех часов ночи я вынужден был разговаривать с «товарищами» о положении дел в Петрограде. Мы не расходились в мнениях.
Утром я пошел в Совет представляться. Меня встретил председатель Совета, молодой человек, конторщик или писец, лет 19.
Он познакомил меня с начальником гарнизона, унтер-офицером, бежавшим с фронта, и с начальником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, который напоминал собой сыщика при старом режиме. Я в третий раз вынул свой магический паспорт и произнес «товарищам» речь. Я поблагодарил их за порядок и благоустройство в городе Ядрине и за бдительность милиции, арестовавшей меня, и обещал по возвращении в Петроград доложить самому Троцкому о том рае, который я нашел в их глухом углу. «Товарищи» с удовольствием слушали меня. Когда я кончил, председатель спросил:
— Чем мы можем быть вам полезны, товарищ?
Чем они могли быть полезны? Я ответил:
— У меня паспорт, выданный Северной коммуной. Теперь я нахожусь в пределах Нижегородской советской республики. Вы будете очень любезны, если выдадите мне от себя соответствующее удостоверение.
Мне было выдано настоящее, за настоящим номером и за настоящими подписями, удостоверение, в котором снова излагалось, что я, «товарищ такой-то», еду по делам «колонии пролетарских детей» в Вятскую губернию. В тот же день я купил тарантас, телегу и двух лошадей, и мы покинули Ядрин.
Повсеместно, на всех дорогах, можно было встретить большевистские банды. До Казани ехать было далеко и много было шансов, что нас арестуют снова. Я рассчитал, что если мы переправимся на левый берег Волги и поедем лесами, то, быть может, избегнем нежелательных встреч. В лесах скрываться, разумеется, легче. В лесах и защищаться более удобно. Мы были вооружены. И мы твердо решили избегнуть расстрела.
Крестьяне встречали нас с подозрением. Но подозрение это было обратное тому, к которому мы привыкли. Крестьяне принимали нас за большевиков, и нам в деревнях приходилось доказывать, что мы не большевики, а белогвардейцы и что мы едем сражаться против красных. Тогда отношение к нам сразу менялось. Нам указывали «тихие», т. е. безопасные проселочные дороги. Нас укрывали, когда проходил слух о приближении большевистских разъездов. Нас кормили. Нас расспрашивали с надеждой о Дутове. Здесь, в глуши Казанской губернии, среди Малограмотных и живущих за сотни верст от железной дороги крестьян, я часто слышал то слово, от которого я отвык в городах. Это слово — Россия. После чужих и иностранных слов «интернационал», «капитализм», «пролетариат», которыми так богата теперь русская городская речь, было радостно слышать людей, говоривших о Родине и возмущавшихся большевиками не только за красный террор, но и за унижение Брест-Литовского мира, и за поругание России. В одной из деревень я спросил:
— Россию уничтожают?
— Уничтожают.
— Церкви грабят?
— Да, грабят.
— Попов расстреливают?
— Да, расстреливают.
— Вас расстреливают?
— Да, расстреливают.
— Хлеб отбирают?
— Да, отбирают.
— Почему вы не восстаете?
Молодой крестьянин, разговаривавший со мной, пожал плечами и спросил меня в свою очередь:
— Ты был на фронте?
— Был.
— В боях был?
— Был.
— Какой же бой без артиллерии?
Это была правда. Какой же бой без артиллерии? Кое-где в деревнях сохранились винтовки, принесенные с фронта. Кое-где сохранились даже и пулеметы. Но с винтовками и пулеметами нельзя бороться против трех- и шестидюймовых пушек. Кроме того, как сорганизоваться крестьянам? Дорог почти нет. Почты нет. Телеграфа, в сущности, тоже нет. Есть толпы людей, ненавидящих большевиков, но не вооруженных и не объединенных в воинские части. И хотя крестьянские восстания и происходили и все время происходят в России, но не эти восстания могут уничтожить военную силу большевиков.
Но если крестьянские восстания не могут уничтожить военную, силу большевиков, то настроение крестьян доказывает, что дело Троцкого, Ленина и К-о неизбежно будет проиграно. Ныне в России деревня борется с городом. И исход этой борьбы предрешен заранее.
На третий день нашего путешествия мы переправились через Волгу И потонули в лесах. Я говорю «потонули»: мы 5 суток ехали лесом и не видно было ему конца. Стояло лето — безоблачно-жаркие дни. Среди густой заросли мелкой осины, между стволами широколиственных дубов, между мачтами строевых сосен вилась однообразная, узкая, наезженная «тихая» дорога. Утром, и в полдень, и вечером, день за днем, перед нами вилась эта дорога, и на ней никогда никого не было видно; ни красных, ни белых, ни объездчиков, ни крестьян. Только к ночи чувствовалось, что лес не пустыня и что в глубине его, в дикой чаще, есть живые, не видимые нам существа. Волки и рыси.
Читать дальше