Возможно, предпарламентская фаза имеет свойство растворяться в памяти еще и потому, что драматургически она крайне контрастирует с последующими событиями, к тому же являющимися непосредственными следствиями этой самой идиллической фазы. В памяти людской не укладывается столь резкий переход. На I съезде народных депутатов СССР все было, как в учебниках истории: Ю. Н. Афанасьев поганые речи Мирабо говорил, кого-то затопывали, кого-то захлопывали, «посмотрите, как разгулялись, какие силы». Через два с небольшим года в два притопа три прихлопа и сам великий, могучий Советский Союз расползся, как мокрая газета. Тогда как в 1988 г. из ярких речей, годящихся в хрестоматии, только и было, что выступление писателя Ю. В. Бондарева, сравнившего перестройку с самолетом, который взлетел, а экипаж понятия не имеет, как и куда он будет садиться. Бондарев сильно исполнил партию злой феи Карабос из балета «Спящая красавица», где-то на этой линии, но, конечно, далеко не такой силы было выступление акад. Л. И. Абалкина (будущего вице-премьера по реформам в бесталанном кабинете Н. И. Рыжкова), объяснявшего собранию (в основном М. С. Горбачеву), что не получится одновременно и ускоряться, и перестраиваться, — но ни злая фея, ни ученый муж не поколебали общего благодушно-оптимистического настроя собравшихся.
В нынешние времена, отличающиеся глубоким пессимизмом, собрание скорее бы сосредоточилось на донесениях и предсказаниях одно мрачнее другого, и получилась бы конференция блогеров КПСС (впрочем, с мрачными интонациями уже к 1990 г. все было в полном порядке). На XIX же конференции последний раз в истории КПСС (если не последний раз в отечественной истории вообще) царило бодрое «Цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!».
Отчасти это может объясняться тем, что замысел созвать Генеральные Штаты был свежим и сочетал в себе как преимущества захватывающей новизны, так и привлекательную идею единения с общечеловечеством: и у них парламент, и у нас будет парламент, стало быть, дело пойдет. Энтузиазм в те годы, товарищи, был чрезвычайно высок.
Но есть еще одна причина. Сила М. С. Горбачева в тогдашний угар перестройки была в том, что генсек был един с народом в общей убежденности, что надо бежать как можно шибче, чтобы прошлое опять не зацепило и не ухватило назад, как оно это неоднократно делало. Речь М. С. Горбачева на конференции вновь и вновь возвращалась к этому образу побега: «Народ, который принял политику перестройки и не допустит ее отката назад… Если затянем их реализацию, то многое может пойти насмарку… Как углубить и сделать необратимой революционную перестройку…» etc. Это было диковинное соединение западнического антикоммунизма с исконным русским «Шилка и Нерчинск не страшны теперь… Верный товарищ М. С. Горбачев бежать пособил, ожил я, волю почуя».
Вскоре послышались грома раскаты, и выяснилось, что омулевая бочка — недостаточно славный корабль, но это было потом. А предпарламент — это когда над всем (ну почти над всем) Союзом безоблачное небо и все бури еще за чертой горизонта.
