Юрий Прокушев - Сергей Есенин

Мы видим Пугачева и в момент, когда только зреет гневный мятеж; и после первых неудачных выступлений яицких казаков, когда некоторые из них уже готовы бежать в Турцию; и в дни, когда Пугачев решает объявить себя царем ("Больно, больно мне быть Петром, когда кровь и душа Емельянова"); и, наконец, в тяжелые минуты крушения замыслов Пугачева. В заключительных сценах, где пьеса достигает наивысшего драматического напряжения и лирического пафоса, наиболее отчетливо проявилась ограниченность исторической концепции "Пугачева". Почему рать повстанцев легла неожиданно под Сарептой, почему "все сорок тысяч за Волгой легли, как один"? Почему больше Пугачеву не "вскипеть... ни в какой азиатчине"? Все это остается без ответа.

В "Пугачеве" нашло свое отражение и тревожное раздумье Есенина о будущем крестьянской Руси, волновавшее поэта в ту пору. Особенно это чувствуется в заключительном монологе Пугачева: "Где ж ты?. Где ж ты, былая мощь?.."

В "Пугачеве" сказался Есенин, верно подметил еще в 20-е годы писатель Д. Фурманов. Заключительный монолог Пугачева, а также монолог Хлопуши Есенин читал Максиму Горькому при встрече в 1922 году за границей. "Взволновал он меня до спазмы в горле, - писал А. М. Горький позднее, рыдать хотелось. Помнится, я не мог сказать ему никаких похвал, да он - я думаю - и не нуждался в них".

В художественных приемах "Пугачева" ощущается некоторое влияние имажинизма (обрамление сложными метафорическими узорами речи некоторых персонажей, вычурность отдельных образов). Вместе с тем "Пугачев" поражает своей свежестью, новизной образов, вдумчивой работой поэта над словом.

Нельзя не согласиться со справедливым и проницательным суждением о "Пугачеве" писателя Сергея Городецкого, который в 1926 году отмечал, что "в этой лирической драме есть блестящие монологи, чисто театральный лаконизм слова и быстрота действия. При небольшой работе над композицией драмы Есенин имел все данные разрешить со времени "Бориса" заброшенную и впоследствии искаженную задачу героической драмы в стихах".

После "Инонии", "Иорданской голубицы", "Небесного барабанщика" "Пугачев" ознаменовал поворот Есенина к реалистическому воплощению темы народной борьбы.

* * *

В мае 1922 года Есенин отправляется за границу. Посетив многие европейские страны, он едет в Америку. За рубежом он писал мало. И, казалось, можно было предположить, что эта поездка только задержала его творческий рост. Однако сам Есенин неоднократно подчеркивал важность этой поездки. "После заграницы, - отмечал он в автобиографии, - я смотрел на страну свою и события по-другому". Эту же мысль он еще более определенно выразил в интервью корреспонденту одной из белоэмигрантских газет в Берлине. "Только за границей, - говорил Есенин, - я понял совершенно ясно, как велика заслуга русской революции, спасшей мир от безнадежного мещанства".

В Европе поэт увидел, каково положение писателя в буржуазном мире. В своих заграничных письмах он говорит о пагубном влиянии "Господина доллара" на европейскую жизнь и искусство. "Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? - пишет Есенин А. Сахарову. - Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока еще не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин доллар, а на искусство начихать самое высшее мюзик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно... Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод... зато у нас есть душа, которую здесь сдали за ненадобностью в аренду под смердяковщину'". "Там, из Москвы, замечает он в одном из своих писем, - нам казалось, что Европа - это самый обширный район распространения наших идей в поэзии, а теперь отсюда я вижу: боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет еще такой страны и быть не может".

Видя в европейских странах высокое развитие техники, поэт еще острее почувствовал неизбежность конца полевой, нищей Руси. Перед отъездом из Европы в Америку я "вспомнил про "дым отечества", про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за "Русь", как за грязь и вшивость. С этого момента я разлюбил нищую Россию... С того дня я еще больше влюбился в коммунистическое строительство. Пусть я не близок коммунистам, как романтик в моих поэмах, - я близок им умом и надеюсь, что буду, быть может, близок и в своем творчестве".