Лев Сирин - Как разграбили СССР. Пир мародеров

Москва, сентябрь 2010 г.

Одним из главных козырей демократически настроенной общественности в бесконечных полемиках о правильности мироустройства постсоветской России была растиражированная байка о том, что с распадом Советского Союза появилась свобода. Конечно, на самом деле это был лишь полемический прием, которым риторы-либералы были обманываться рады, а заодно обманывали народ. Ибо свободы начиная с 1992 года в стране не прибавилось, а только убавилось. Камень преткновения в том, что считать за свободу, а что за несвободу.

Сергей Кара-Мурза, когда мы с ним размышляли на эту тему, афористично заметил: «В Советском Союзе была обязанность жить, а в России появилась свобода умереть». Эта емкая мысль, на мой взгляд, точнее всего отражает положение дел с несвободой в СССР и со свободой в России после его распада.

И впрямь, вдумайтесь, как нещадно советская власть подавляла свободу своего народа. Гоняла его ежегодно на диспансеризации, заставляя шататься по кабинетам ненавистных докторов, вместо того чтобы разрешить в это время поваляться на диване с бутылочкой пива. (Подробнее о воистину чудовищных последствиях краха советской медицины расскажет в главе «Инсульты перестройки» академик Евгений Чазов.) Или. Бесконечно крутила по радио производственную гимнастику вместо тяжелого рока. Раздавала бесплатные путевки в санатории вместо кредитов на автомобили. Заточала алкоголиков в ЛТП [20] Лечебно-трудовой профилакторий. Медицинское заведение в СССР закрытого типа, куда по назначению врачей принудительно отправляли на излечение граждан, страдающих алкоголизмом, сохраняя за ними заработную плату на этот период. вместо того, чтобы дать им возможность окончательно спиться. Брала дебоширов и прогульщиков на поруки вместо того, чтобы сделать их безработными. Заставляла годами ждать бесплатные квартиры вместо того, чтобы продавать их через ипотеку. Короче, сплошное насилие и несвобода.

Человеческая психология устроена так, что осознавать реально, что попал в беду, человек начинает лишь тогда, когда ему никто помочь не может (или не желает). До этих пор чувство противоречия будет брать верх над самыми благими намерениями окружающих. Советский народ, словно дитя, выплевывал конфетку, которую ему советская власть вкладывала в рот. (Не весь, конечно, народ, но изрядная его часть, особенно молодое поколение.) Официальную информацию о том, что на Западе, при всех его достижениях, волчьи в сравнении с СССР законы жизни, многие искренне считали кондовой пропагандой. Ну и впрямь дети!

Зато в 1990-е годы люди вдруг осознали, что не понимают, что с этой самой свободой делать. На работу их теперь никто не гнал, хоть с голоду помри. И умирали ведь. Семья перестала быть ячейкой общества, и, как следствие, молодые женщины и мужчины ударились в поисках лучшей семейной доли во все тяжкие. Количество разводов выросло на порядок, зато упала рождаемость. (Очень подробно, интересно и профессионально о демографической катастрофе в главе под одноименным названием.) Открыто фрондировавшие в советские времена с начальством какие-нибудь сотрудники НИИ отныне и пикнуть не смели в офисах частных хозяев. Подавляли себя, меняли взгляды на свободу-несвободу, гнулись, пристраивались. Хозяева ведь могли наказать, и отнюдь не с помощью Трудового кодекса. Но самое главное, что, на мой взгляд, сотворила «свобода» 1990-х с не путанным ею советским населением, — это предоставила его самому себе. Народ в одночасье перестал быть нужен государству, которое еще вчера, как настырная нянька, возилось с ним, терпело его капризы, насильно кормило, выгуливало, развлекало и развивало.

Страдала и интеллигенция. Ибо фрондировать ей теперь было не с кем. Любой горлопан с банкой пива в руках, насмотревшись телевизора, был хоть на самой Красной площади радикальнее любого диссидента на советской кухне. Недовольство властью перестало быть привилегией элит. То есть объективных причин для того, чтобы хаять хоть президента, хоть начальника ДЭЗа, стало в сотни раз больше. Но и в разы увеличилось количество желающих этим открыто заниматься. Теперь любой шофер, слесарь, рабочий, перебивая собеседника, раскрывал ему свое видение обустройства России. Не важно, что в большинстве случаев оно совпадало с мнением газет или телевидения, где он его и почерпывал. Не важно, что менялось оно чаще, чем ему отныне доводилось бывать в отпуске. Зато он познал наслаждение сопричастности к большой политике, отобрав это чувство у интеллигенции. Пусть в ущерб привычным футболу и хоккею, которыми ему докучала советская власть.