Дмитрий Рогозин - Враг народа

Только теперь я могу себе представить, что думал обо всем происходящем присматривавший за мной директор нашей французской школы Юлий Михайлович Цейтлин. В конце концов, наслушавшись моей «политинформации», он поставил мне в выпускном аттестате по обществоведению «четверку», хотя в самом классном журнале по этому предмету у меня стояли одни отличные оценки. За какие вольности в изложении материала наш директор срезал мне один балл, ума не приложу. Но на выпускном вечере Цейтлин проводил меня еще более странной фразой: «А ведь ты не марксист!»

Я не знал, чем это мне может грозить, но почему-то именно после разговора с директором школы решил поступать в Московский государственный университет, и не куда-нибудь, а на международное отделение факультета журналистики.

Отец долго и безуспешно пытался меня отговорить. Он откровенно недолюбливал всех этих партийных номенклатурщиков и советских пропагандистов, чьи дети и составляли основную массу студентов элитного «международного отделения» журфака.

Документы принимали только у юношей. Считалось, что не может быть такой профессии — «журналистка-международница». Ведь для жены дипломата, журналиста или легального сотрудника КГБ работу за границей можно было подыскать: учительницей в школе, дежурной в библиотеке, врачом, например. Но что делать, если за границу командируют советскую женщину с мужем в придачу? Куда его-то девать? Как правило, такие мужья оставались на Родине, а КГБ начинало слежку за его удачливой супругой, «как бы чего не вышло с ее моральным обликом». В общем, девиц к нам на отделение брали разве что только по очень большому блату.

Поскольку я был сын военного, поступить мне так просто не дали. «Срезали» на сочинении, сказав, что, мол, «не раскрыл тему». Все остальные устные экзамены я сдал на «отлично», но заветных полбалла мне для поступления не хватало.

Выручила спортивная кафедра. Кто-то, к сожалению, сейчас уж не помню, подсказал мне обратиться туда и показать книжку Мастера спорта СССР. На журфак спортсменов брали охотно. Во-первых, честь факультета надо защищать, а во-вторых, по окончании можно было податься в спортивные комментаторы. Меня такая перспектива не прельщала, но поступить-то надо было! В общем, в сомнительном качестве гандболиста, не способного «как все» сдать экзамены, я был принят в студенты вечернего отделения факультета журналистики МГУ «с правом посещения дневного отделения».

Увидев мои душевные страдания, отец помог мне устроиться в Редакционно-издательский отдел Института атомной энергии имени Курчатова и получить справку, что я «где-то работаю», необходимую для представления в деканат. На птичьих правах я стал посещать занятия вместе с испанской группой международного отделения.

По окончании спецшколы я неплохо изъяснялся по-французски и даже выиграл конкурс стихотворного перевода поэзии Поля Верлена. Поэтому я твердо решил выучить именно испанский. Я полагал, что в чужом для моей семьи мире международной журналистики мне никто помогать не будет. Придется пробиваться самому, а потому нужно владеть теми иностранными языками и знаниями, с которыми у меня будет больше маневра и меньше влиятельных конкурентов с крутыми папашами. Расчет, как показала моя дальнейшая жизнь, оказался верен.

На третьем курсе я стал факультативно посещать занятия по итальянскому языку, плюс нам добавили в качестве обязательного предмета изучение языка одной из социалистических стран. Я выбрал чешский, хотя правильней было бы взять сербско-хорватский. Ровно через десять лет, объезжая воюющую Боснию и Сербскую Краину, а затем Македонию и Косово, я многократно жалел о том, что не говорю на языке моих балканских братьев. Хотя на войне язык учится быстрее, и уже скоро я перестал испытывать малейшие затруднения в общении с моими боевыми друзьями. Но об этом чуть позже.

На четвертом курсе меня попытались завербовать в КГБ. Позвонили домой, пообещали интересную работу и предложили встретиться на следующий день у метро «Парк культуры». Я согласился. Честно говоря, я мечтал работать в разведке и просто еле сдерживал переполнявшую меня радость. Будущая жизнь рисовалась мне полной приключений и подвигов. Я был готов согласиться даже на нелегальную работу, тем более что благодаря моей южнорусской внешности, карим глазам, крупному носу, широким скулам и темно-русой шевелюре я мог бы сойти и за испанца, и за серба, и за араба, и за кавказца, и, как шутила моя жена, даже за гигантского японца. В общем, в чертах моего лица как в зеркале отразились все освободительные походы русской имперской армии.