Гюнтер Вермуш - Афёры с фальшивыми деньгами. Из истории подделки денежных знаков

Как прусский король собирался делать золотые монеты ещё более золотыми – остаётся загадкой. Во всяком случае, он распорядился новые золотые монеты с изображением императора Августа чеканить не в 11, а в 7 карат, после чего возмущался, почему его фокус не удался и никто не хочет брать плохую золотую монету по её объявленной стоимости.

В соответствующей исторической литературе, где Фридрих II объявляется не только великим, но и «единственным», о денежных афёрах короля не упоминается вовсе. В других трудах вся вина за эти преступления возлагается на евреев-монетчиков. Имена монетчика-арендатора Даниэля Итцига и банкира Натана Фейтеля Эфраима становятся в Берлине символом мошеннического «еврейского ростовщичества», вообще прозвищем евреев.

Бенжамин Фейтель Эфраим, сын Натана, оставил нам интересные воспоминания и зарисовки того времени, в особенности о том, что касалось отношения Фридриха к Польше: «Фридрих всегда рассматривал Польшу только как прусскую колонию, широко трактуя мудрую и хитрую фразу Соломона: милость к соседу – это грех.

К этому времени король решил произвести уменьшение содержания драгоценного металла в монетах. То, как он хотел это сделать, было неправильным. Он не хотел ничего слышать о том, что содержание металла в монете не может быть совершенно произвольным. Для того, чтобы разубедить его в этом, я привёл пример с разменной монетой. Мне хватило мужества признаться в том, что я не внял его приказу, но, бог свидетель, я всегда следовал правилу, что из всех циркулирующих монет не больше 1/10 должно приходиться на разменные монеты. Я не мог предвидеть появления Шуленбурга (граф Фридрих фон Шуленбург (1742-1815 гг.), министр и генерал-почтмейстер Пруссии, оповестил берлинцев после поражения пруссаков под Йеной и Ауэрштедтом ( 1806 г.): «Спокойствие – это первая гражданская заповедь») и его партнёров, которые выпуском ущербных монет создали в стране бедственное положение.

Чеканку ущербных монет король обосновывал следующими соображениями: для того, чтобы не допустить подъёма промышленности в Польше, необходимо привести в негодность основной измеритель, оценивающий и воплощающий в себе все предметы, – польские деньги.

С одной стороны, я не рискнул говорить ему о несправедливости этих действий. Он бы наверняка ответил: «Смотри-ка, еврей, а разыгрывает из себя честного человека». С другой стороны, они вполне совпадали с моими интересами…

Голод распространился на весь континент (имеется в виду засуха 1770-1772 гг.). Я должен был на фальшивые польские деньги закупать в Польше овощи и зерно».

Это честные слова. Эфраим не снимает с себя вины. Он подтверждает, что Фридрих был фальшивомонетчиком высокого полёта: «Меня обвиняли, говорили, что я присвоил себе часть того, что было получено в результате чеканки и распространения голландских дукатов, рублей и т. д. Я же уверяю, что моей доли в этом деле нет».

Неважно, кто не только чеканил чужие монеты, но и облегчал их (Бенджамину Эфраиму во время подделки дукатов было 15 или 16 лет). Приказ исходил из королевского кабинета. «Тайный советник Прусского королевства» Бенджамин Фейтель Эфраим завершает портрет Фридриха великого, но не единственного (монарха-фальшивомонетчика) словами: «Привязанность большого человека чеканить в уменьшенном виде чужие монеты восходит ещё к Семилетней войне. Эта страсть не покидала его, так как тем самым король находил не только необходимые для ведения войн средства, но и скрытым образом взимал контрибуцию со своих соседей».

Мы не хотим расставаться с большим прусским фальшивомонетчиком, не приведя суждение великого немецкого поэта о развитии денежных дел в Пруссии в дальнейшем. Генрих Гейне в своих «Путевых картинах» пишет: «В денежной политике Пруссия продвинулась далеко вперёд. Там умеют, смышлёно примешивая медь, сделать так, чтобы щеки короля на новой монете краснели». Но это относится к тому времени, когда прусские серебряные сокровища из берлинского замка давно уже попали на монетные дворы, за несколькими редкими исключениями. А бравая прусская армия пережила не одно позорное поражение.

Летом и осенью среди бурно разросшейся неухоженной зелени можно было рассмотреть только верхний этаж небольшой виллы, которая находилась невдалеке от Монружа, южного пригорода Парижа. Только старики могли припомнить, что когда-то она принадлежала состоятельному господину и в те времена вокруг неё был разбит небольшой парк, за которым с любовью следил садовник, дружелюбный невысокий человек. С 90-х годов дом стоял пустой, закрытыми были и ворота сада.