— Дело было только в джазе?
— Стал нежелателен французский импрессионизм и другие направления с окончанием на «-изм». В список неблагонадежных попали философы и религиозные мыслители. Об эмигрантской литературе я уж не говорю. Читать и хранить дома запрещенные книги было опасно: кто-то из соседей или «друзей» мог донести, и тогда люди просто исчезали в никуда. Атмосфера была пропитана страхом. От любого стука в дверь вздрагивали, ожидая обыска или ареста. Часто брали не за что-то, а выполняя разнарядку: стране нужны были рабочие руки. Желание одеваться не как все было чем-то большим, чем стремление казаться модным. Это был отчаянный поступок, вызов: вот он я, берите меня!
— Как доставали этот прикид?
— Длинные яркие пиджаки и галстуки, узкие брюки-дудочки, огромные ботинки («бахилы») на толстой каучуковой подошве — все пошивалось у знакомых портных, которые делали это тайком от властей. У меня тоже был такой портной — старый одесский еврей, живший в Марьиной Роще и помнивший еще времена нэпа. Он все время боялся налета ОБХСС, и, чтобы попасть к нему в комнату, надо было назвать пароль.
— Среди посвященных были свои легенды и авторитеты?
— В период 1950—1953 годов я ходил на брод, и там был целый ряд личностей, пред которыми остальные преклонялись. Я лично знал таких, как БэБэкин (имя расшифровывалось как Бродвейский Бог) или Коля-Голем. Мы называли друг друга чуваками и чувихами. Основные действия и предметы быта зашифровывались. Большинство слов стиляжного жаргона пришло от одесских блатных и лабухов времен нэпа: берлять, сурлять, вирзать, матрать, хилять, башлять, лажать, кирять, шкары, лепень, клифт, баруха... Новые словечки, появившиеся в послевоенный период, основывались на английских корнях: таёк, траузерса, шузня, хеток, джакеток. Жизнь обитателей бродвея была намного интереснее, чем у послушной, одинаково одетой молодежи. Прежде всего в смысле сексуального общения. Чуваки и чувихи собирались на так называемых хатах, где и происходило то, что называлось процессами. Хата, то есть отдельная квартира, на какое-то время оставленная предками, уехавшими в отпуск, на дачу или просто в гости или в театр, моментально использовалась друзьями потомка. Туда приводились испытанные чувихи, безотказные верняки либо новые кадры, которые снимались прямо на броде, или на студенческом вечере отдыха, или на какой-нибудь общегородской танцплощадке типа «Шестигранника» в Парке Горького.
— И все всегда шло по накатанной колее?
— Нет, конечно. Среди закадренных чувих попадались так называемые динамистки, то есть рисковые девицы, которые, понимая, зачем их пригласили на хату, соглашались, предполагая красиво провести время и к концу вечеринки «скрутить динамо», то есть незаметно уехать на такси (оно носило тогда название «динамо-мотор»). Динамизм был довольно широко распространен в среде привлекательных девушек, которым хотелось современно развлекаться и в то же время сохранить невинность. Между тем в сталинские годы существовало непреложное правило: девица могла выйти замуж только девственницей. Иначе брак мог не состояться, несмотря ни на что. А вечеринки на хатах были большой редкостью. Там звучали американские джазовые пластинки, магнитофонные записи, музыкальные программы «Голоса Америки» и Би-би-си. Там танцевали только «стилем», там выпивали всякие редкие напитки. Иногда смотрели иностранные киноленты. Вдобавок там собирались молодые люди, одетые в уникальные заграничные шмотки. Простым девушкам очень хотелось попасть в эту элиту. Там можно было подцепить какого-нибудь сынка. Ведь хаты принадлежали только высокопоставленным людям — членам правительства, депутатам, партаппаратчикам, крупнейшим ученым или деятелям искусства. А вокруг их детей — так называемой золотой молодежи — вертелись активные парни из более простой социальной среды, но более приспособленные к жизни, знавшие толк во всем современном.
— Что испытывал молодой человек с прогрессивными взглядами и прикидом, оказавшись на улице?
— Мало приятного он испытывал. Когда я, вызывающе одевшись, собирался на бродвей, мне надо было сесть в троллейбус № 3, который останавливался рядом с «Бутыркой». Войдя в троллейбус, я сразу подвергался нападкам. Но у меня была заготовка на этот случай. Если пристававший был из простых русских работяг и говорил примерно так: «Ну что ты, стиляга паршивый, так вырядился?» — я, ничуть не смущаясь, агрессивно пер на него, говоря: «Молчи, жидовская морда!» Обычно пассажиры, бывшие поначалу с ним заодно, начинали смеяться. Но классе в 10-м я, кажется, осознал опасность. Уж очень не хотелось испортить себе жизнь. Я перестал посещать бродвей и «Коктейль-холл», тем более что там участились облавы. Именно в это время меня спасло знакомство с теми, кто называл себя «штатниками». Эти молодые люди одевались во все американское, но так, что это внешне не раздражало советского обывателя. Брюки были широкими, пиджаки и галстуки неброскими, ботинки на тонкой подошве. Зато покрой и материал были особенными, а главное — где-то был вшит лейбл Made in USA. Проблема была в том, где и как доставать эти шмотки. Став «штатником», я начал свою студенческую жизнь, постепенно превращаясь из фрондера в скрытого антисоветчика. Тем более что основания были веские.
Читать дальше
