Яков Цукерник - Три комиссара детской литературы

Началась русская литература (будем уж называть её так, помня всё же приведённую выше оговорку) с Пушкина. Были писатели и до него, начиная с того же Кантемира, но это был «утробный период», ибо не было ещё в наличии русского литературного языка. В муках создавали его Тредьяковский и Сумароков, Ломоносов и Державин, Фонвизин и архаисты, многое было ими сделано, но русского языка всё ещё не было. Была простонародная речь, ещё протопопом Аввакумом на бумаге зафиксированная, рядом писателей воспроизведённая (тем же Фонвизиным в «Недоросле»), были жаргоны церковный и мелкодворянский, ряд мужицких говоров и так далее, но единого и всем доступного и понятного языка не было. В том же «Недоросле» речи Стародума и Правдина не одним своим благонамеренным содержанием тягомотны и нестерпимо скучны, но и невольной искусственностью построения фраз, подбором слов и выражений, присущим скорее иностранцам, чем русским. А что было этим собеседникам делать? Ведь и радищевское «Путешествие из Петербурга в Москву» при всей его идейной к нам близости кажется безнадёжно архаическим и труднопереваримым по языку. Понять ту или иную оду понятнейшего из поэтов своего времени Ломоносова — не то что его драмы — невозможно без крайнего напряжения мыслей, без почти детективного распутывания фраз — хоть переводи его на русский язык заново, подобно «Слову о полку Игореве». Пушкина же мы понимаем совершенно свободно, в его произведениях загадочен не язык, а то, что этим кристальным языком иной раз пишется — тут нужна помощь не переводчиков, а историков-комментаторов.

Но мало писать понятно и живо — нужно ещё знать, о чём и с какой точки зрения писать. Нужно, чтобы писателя одушевляли идеи, достойные запечатления. И тут русской литературе невероятно повезло: ни создатель итальянского языка Данте, ни тем более немецкого — Лютер — не идут в сравнение с этой точки зрения с создателем языка русского. Пушкин был поистине КОМИССАРОМ русской общественной мысли, он был не только гением-писателем, но и с начала и до конца своего — несгибаемым революционером, даже после разгрома декабристов гордившимся тем, что он «гимны прежние поёт», и не клонившим головы до последнего вздоха. Упрёки в его адрес в оппортунизме, в применении к обстоятельствам, могли быть позволены лишь людям победившей революции, вроде Луначарского, но Пушкину-то приходилось вести дальнейшую борьбу фактически в одиночку, переоценивая всё происшедшее, ища причины поражения, ища иные поля боя, где он мог бы не лгать, не льстить, но продолжать свою борьбу в полную силу, одерживая при этом пусть частные, но победы. Сама смерть его вызвала небывалое в николаевской России общественное потрясение и заставила правительство заметаться в поисках революционного общества, предположительно возглавлявшегося погибшим поэтом. Не было такого общества, но всё мыслящее общество России подвергалось революционизирующему влиянию его поэзии и его мысли, отнюдь не прекратившемуся с его смертью. Ведь осталось написанное и сказанное им, его посев пророс «гоголевской натуральной школой», стихами Лермонтова и Некрасова, критикой Белинского, Чернышевского и Добролюбова, сатирой Салтыкова-Щедрина… Все они начинали как будто сами по себе, тот же Белинский не раз его критиковал, но не будь Пушкина — о чём бы Белинскому писать? Без пушкинских стихов, поэм, драм, прозы, критических статей, исторических взглядов, примера жизни и смерти — как и что писали бы его преемники и их преемники? Нет, огромно значение того, что именно Пушкин, а не Тютчев и не Фет оказался создателем и КОМИССАРОМ русского языка и русской литературы. Возможно, в ином случае наша революция произошла бы на несколько десятилетий позже, что могло бы самым роковым образом сказаться на судьбе всего человечества, учитывая развитие науки и соответственный рост смертоубойной её отрасли…

Если и были на планете вообще и в России в частности детские книги и детские писатели до написания Корнеем Чуковским «Крокодила», то детская литература всё же только с «Крокодила» начинается по той же причине — по причине отсутствия у писателей понимания того, чем отличается эмоциональный мир ребёнка от мира взрослого, по каким законам развивается детское мышление, понимание ребёнком окружающего мира, постижение им языковых глубин. А значит — и самого главного: каким языком надо с детьми разговаривать.

Чуковский понял это — как учёный. И его наблюдения, и выводы из них, сведённые в книгу «От двух до пяти», относятся к эпохальным открытиям. Такие гиганты, как Горький и Маяковский, силой гения своего дошедшие до создания живущих по сей день произведений для детей, были всё же более практиками в данной области, чем теоретиками. Они теоретизировали о том, что нужно дать детям, но в общем-то миновали вопрос — как это детям подать, каким языком писать, на какие особенности построения фразы обращать внимание и так далее. Этот кардинальнейший вопрос был решён именно Чуковским. Но всё же основная сфера его интересов была во взрослой литературе — он был виднейшим критиком, историком литературы, и его собрание сочинений менее чем на шестую часть касается литературы детской. Он её родил, время от времени навещал, так сказать — платил алименты, делая это с удовольствием, но подлинным командиром и начальником штаба, подлинным организатором армии советских детских писателей стал Самуил Яковлевич Маршак… И хотя де-факто советскую литературу возглавляли Горький и Маяковский и держали при этом в поле зрения и детскую литературу, — для них это было всё же лишь частью целого, а для Маршака — главным делом жизни на протяжении ряда лет.