журнал Русская жизнь - Дети (май 2007)

Бедным, трудно живущим, изначально поставленным в тяжелые условия не дали ничего. И, по всему судя, уже не дадут. Они неперспективны, как распутинские деревни. Хорошо бы их затопить ради грядущих образовательных ГРЭС.

Сложился контекст, в котором «самый публичный министр» и в немногих своих «движениях к добру» обречен быть превратно истолкованным. С какой бы полезной инициативой ни выступил Фурсенко, поднимается хай и лай, дальше второй фразы не слушают. Два года назад пресса кричала: Фурсенко закрывает вузы в Самарской области! В реальности же, были приостановлены на полгода лицензии филиалов частных университетов в Тольятти и Жигулевске (вузы известного рода: арендованный на вечер школьный класс, один компьютер в бухгалтерии). Фурсенко не устает говорить о сокращении бюджетных мест в вузах - и мало кто из негодующих слышит, что речь о сокращении непрофильных специальностей. Например, журналистика в педуниверситете или психология в металлургическом: заранее понятен уровень и журналиста, и психолога (к тому же, есть куда сокращать: по закону государство должно содержать 170 студентов на 10 тысяч населения, у нас же сейчас - 210, при этом недобор в профтехобразовании, страшная нужда в квалифицированных рабочих и инженерах при перепроизводстве скороспелых экономистов, юристов и менеджеров). Фурсенко не смог (или не захотел?) запретить обязательное преподавание «Основ православной культуры» в четырех регионах, которые ввели ОПК в обход Минобра, - но был жестоко освистан православной общественностью на Рождественских чтениях за «антиклерикализм». На екатеринбуржском форуме «Молодежь меняет мир» зал стонал и плакал от безобидных фурсенковских оборотов вроде «нельзя войти в одну воду дважды». Подумаешь, «в воду»!

Бронебойные удары по социальной составляющей образования перемежаются уверениями в его доступности и бесплатности, а то и совершенно нелогичными, почти популистскими акциями. Например, поправки в закон «Об образовании» о невозможности исключить из школы ученика, не достигшего 15 лет, и об обязанности органов устраивать жизнь исключенного; как ни посмотри, а это мера соцзащиты неблагополучных детей, небольшой шанс отсрочить или предотвратить уличное будущее. Или намерение не платить стипендии обеспеченным хорошистам («Когда на эту стипендию студент заправляет свою машину, а рядом стоит тот, кому эти 600 рублей жизненно необходимы, я считаю, что это не просто неправильно, это аморально»). Или настойчивые призывы к введению обязательного полного среднего образования.

Правая рука отнимает, левая защищает. Но правая - доминирует.

Яйца, пощечины, свист - привычное для Фурсенко дело. Он пытается оставаться элегантным: снимает пиджак, забрызганный яйцами, и объясняет: «Ведь в любой реформе принципиально важен диалог».

«Это моя гражданская позиция!» - заявила нацболка Саша Сафронова, когда ее схватили за руку, отвесившую пощечину Фурсенко. Было это на совместной с министром образования ФРГ пресс-конференции. «И в чем же она?» Девушка промолчала. Расшифровать свою гражданскую позицию ей было не под силу. «Иди, деточка», - ласково сказал министр. Пресс-служба лимоновцев заявила, что Фурсенко удостоился оплеухи за «коллапс образования» и за поддержку «Наших» (в одну телегу…) - точнее, за то, что, по мнению нацболов, нашисты побили лимоновцев бейсбольными битами. Сама же Саша не без кокетства рассуждала в интервью, что если Фурсенко подаст на нее в суд, она «разочаруется в нем как в мужчине». Но все это было уже остроумие на лестнице, а вот молчание нацболки произвело сильное впечатление и окончательно маркировало молодежный протест как декламацию на самовзводе. Однако солдат ребенка не обидит: репрессий не последовало.

Здесь напрашивается параллель. В 1898 году министр просвещения Н. П. Боголепов получил прошение юноши Петра Карповича, отчисленного из Московского университета за подстрекательство к бунту, о дозволении поступить в Императорский Юрьевский университет - и дозволил. А через три года Карпович (из Юрьевского тоже исключенный, не для учебы же он туда поступал) пришел в приемную Боголепова и разрядил в него пистолет. Боголепов умирал две недели в страшных мучениях; Карпович же через семь лет сбежал с поселения в Забайкалье, пробрался за границу, сотрудничал с Евно Азефом и в марте 17-го, возвращаясь из Англии в освобожденную Россию, утонул в Северном море вместе с пароходом, атакованным германской подлодкой; по всей вероятности, Россия потеряла будущего яркого комиссара.