журнал Русская жизнь - Дети (май 2007)

Беседуя теперь с заключенными с глазу на глаз, я, прежде всего, мог выслушать их жалобы. Они голодали (кроме бурды с куском хлеба, ничего другого им не давали), передачи с воли были запрещены, прогулка 10 минут в день, свидания по 10 минут раз в неделю через стол, за которым сидел «красный» поручик Чкония, называвший себя «адъютантом Петропавловской крепости», - личность, как потом выяснилось, с неясным прошлым. Злой, жестокий, он лишил одного из заключенных (Виссарионова) свиданий только за то, что его сын-мальчик, увидав отца, бросился ему на шею. Такого сурового режима по отношению к подследственным заключенным не было ни до революции, ни даже в первые месяцы после Октября; он был введен, с одобрения солдат охраны, вернувшимся из Сибири «бывшим» политическим ссыльным Кузьминым, самовольно взявшим на себя в Трубецком бастионе роль распорядителя. Тогда же я узнал от заключенных, что бывший директор Департамента Полиции С. П. Белецкий сидит уже несколько дней в карцере (расположенном в том же коридоре, где камеры) на хлебе и на воде в абсолютной темноте и в такой тесноте, что во весь рост ни встать, ни лечь.

Узнав об этом, я поехал в Чрезвычайную Следственную Комиссию и заявил, что, если Белецкого не выпустят из карцера, я работать не буду. С. П. Белецкого немедленно освободили. Он вышел после десятидневного заключения измученный, бледный, весь опухший, с красными воспаленными глазами и, когда свет ударил ему в лицо, из глаз его слезы хлынули ручьями.

Очень скоро я убедился, посещая моих пациентов, что прежде всего надо добиться хоть какой-то меры сносного питания. Почти все физически ослабели, некоторые пали духом, на всех лежала печать тяжелых нравственных страданий. Заключенные тоже прежде всего просили о питании.

Мне удалось получить разрешение добавить к тюремному рациону яиц и молока. Комиссия дала разрешение без возражений, но солдаты охраны подняли крик, возмущаясь «поблажками», однако распоряжению тогда еще высшей для них инстанции - Чрезвычайной Следственной Комиссии - они подчинились, но, стоило мне запоздать к моменту доставки продуктов, - они сами все съедали и выпивали.

Охрана Трубецкого бастиона состояла из представителей всех воинских частей петроградского гарнизона. Это были люди озлобленные до свирепости по отношению к заключенным, готовые вот-вот всех их перебить. До узников не раз долетала из коридора их площадная брань и угрожающие возгласы: «всех перебьем! всех! всех! а Сухомлинова рассечем по суставчикам!» и проч. С агрессивной настроенностью этих людей приходилось бороться беседами и уговорами. Постепенно охрана смягчалась, но тут стал проявлять свою власть гарнизон крепости.

Особняк Кшесинской находился в двух шагах почти против крепостных ворот; около него всегда толпился народ, с его балкона раздавались зажигательные речи Ленина и других большевистских вождей. Распропагандировать солдат гарнизона было легко, они постоянно толклись под окнами особняка, жадно подхватывая лозунги, распалявшие в них лютую ненависть к «классовым врагам».

Понемногу гарнизон стал вмешиваться в порядки Трубецкого бастиона и контролировать действия охраны. К заявлениям о том, что она исполняет лишь постановления Чрезвычайной Следственной Комиссии, самочинные контролеры относились пренебрежительно, если не презрительно. Чувствовалось, что Комиссия для них уже больше не авторитет.

Настроение в крепости со дня на день становилось все грознее, а трагический конец для несчастных монархистов мне казался все неотвратимей… Я понял, что все прежние средства врачебной помощи - лечение и питание - уже бесполезны, а при создавшемся положении даже наивны. Оставался один способ спасения - вывоз заключенных из крепости в какие-нибудь другие тюрьмы или, по возможности, в больницы.

В этом отношении я не кривил душою: все без исключения, действительно, были люди больные тем или иным недугом, физически совсем измученные. Что делает с человеческим организмом тюрьма! И не просто тюрьма, а при данных условиях и неотступный страх насилия, жестокой расправы, неминуемой гибели - мучительное сознание своей обреченности. На моих глазах все пациенты мои слабели, старели, разрушались, чахли, некоторые нервничали, страдали бессонницей, падали духом… Правда, были и такие (как И. Г. Щегловитов и генерал Сухомлинов), которые и при физическом недомогании изумляли своей несокрушимой твердостью и невозмутимым спокойствием. Е. В. Сухомлинова и А. А. Вырубова держали себя с самообладанием. Суховатая, очень сдержанная Е. В. Сухомлинова всегда была неразговорчива. Ее соседка по камере А. А. Вырубова производила впечатление милой, очень несчастной женщины, попавшей неожиданно в кошмарные условия, которых для себя она никогда ожидать не могла и, вероятно, даже не воображала, что такие на свете бывают. Убедившись, что я готов в несчастье ей помочь, она была со мною откровенна. Свою связь с Распутиным она категорически отрицала, и, несомненно, так это и было: она говорила правду. Но от разговора о Распутине она всегда уклонялась.