журнал Русская жизнь - Добродетели (ноябрь 2008)

С чего бы?

А с того, что дискуссии показывают Базарова человеком думающим и дельным, да и полемистом отменным. Ибо очевидно, что несмотря на реформу, Россия 61-го года - дрянь, а не сон души, народ ее - темнота, а истеблишмент - собрание жуликоватых неумех. Что община с семьей, на которые уповает Павел Петрович как на нерушимые устои сущего, - материи для него абстрактные, а потому и единственно годные к идеализации на фоне совершенно очевидного тлена и упадка. Что чудное кирсановское поместье дышит на ладан из-за нерадивости работников и нерачительности хозяев, что беседка у них цветет славно оттого, что «акация да сирень особого ухода не требуют», а лес уж давно продан, как чеховский вишневый сад. Вопрос: способна ли такие речи и очевидности приять Авдотья Андреевна, рисующая сей уголок лубяным домиком с верандочкой, прислугой, сливками в судке и котиком под кроватью? На секунду допустить, что при всем показном цинизме смутьян прав, по крайней мере, знает медицину и усердно для того трудится, тогда как славные и обходительные Кирсановы суть потомственные нахлебники; что шестидесятилетний Прокофьич целует ручки молодому барину, а застенчивая Феничка до самого последнего времени была законной рабой, собственностью чудесного Николая Петровича; что, как это ни коробит слух, но мужику и впрямь нет дела до художеств Пушкина и озарений Жуковского, потому что он неграмотен, а грамоте его полвека спустя обучат именно Базаровы, - значит подорвать всю систему ее весьма прочных фамильных ценностей (Андрей Сергеевич, как известно, тоже к народовластию неласков).

Соответственно, возникает ряд вопросов.

Если с первого взгляда ясна красная цена краснобаю и срамнику с идейками - зачем надобны роман в полтораста страниц и экранизация в пять серий? Не проще ли скоренько подвести дело к кульминационной дуэли и уложиться в прокатные 100 минут, как поступали в не менее лапидарные советские времена?

Зачем вообще на фоне этого бахвала нужны Ситников и Кукшина? Тургенев нуждался в них, дабы поддеть реформистскую блажь образованных слоев, уколоть якобинца сподвижниками, как Чацкого Репетиловым. Но уж коли сам Базаров. свинья в кусте, на углу в наперстки режется - на что ему совсем уж карикатурная компания?

Трудно, между прочим, изобразить Евдоксию Кукшину большим пугалом, нежели в романе - но при желании и это по плечу. Ни грана не осталось в ней жалкой бабской нелепости, жар-птицыного комизма, с которым играла эту особу Татьяна Догилева на излете советской власти, - одна злая каляка-маляка.

Зачинная съемка дворниного переполоха из-под кровати через бахромку, с позиций шаловливого паныча, сильно роднит постановку с умильной михалковской интонацией в «Обломове» - с той лишь существенной разницей, что Гончаров и не думал покушаться на неподъемную для детского разума тему классовых распрей, а Тургенев рискнул и поплатился. Ребенок однобок и косен. Его дом, его парк, его родня - райский сад и архангелы с дудками, так было и так будет, а на дерзких дядек есть дворник Пахом. Вот только взрослой даме снимать сложную вещь из-под кровати с котом, дуться на гостя и выгораживать своих - как-то не совсем комильфо.

Стыдно, барыня…

К 90-летию Александра Галича

Окуджава слегка напоминал старшего официанта. Высоцкий выглядел как бармен. Если продолжить эти благодарные (хотя и совершенно произвольные) кабацкие аналогии, то Галич, конечно, чистый метрдотель, в крайнем случае - швейцар. Впрочем, для него кабацкие аналогии как раз более-менее оправданы - только самый ленивый из очеркистов не пенял на неиссякаемую банкетную вальяжность Александра Аркадьевича, тем самым невольно уподобляясь старикам из галичевской же песни: «Эка денег у него, эка денег». Искренний до неприличия изгой, Галич тем не менее стабильно ассоциируется с благополучием - отчасти потому что сумел с этим благополучием расплеваться; отчасти из-за того, что весь его облик и стиль по сей день сигнализирует о комфорте, джерси и закуске по всем правилам. Стать перевесила суть.

Закусочно-пайковый дискурс Галича действительно безбрежен. Десять лет назад на эту тему выступил - и, думается, окончательно закрыл ее - Денис Горелов (см. его практически неоспоримый русско-телеграфный текст «Первый барин на деревне»).

Но справедливости ради стоит сказать, что провизия у Галича не всегда объект сердечных насмешек («нам сосиски и горчица - остальное при себе») или гадливый симптом («на столе у них икра, балычок»). Когда речь идет о лагерях и ссылках, то и там непременно возникнет бутылочка «Боржома», сельдь с базы, лучок, мелко порезанный на водку, и цыпленок табака. Несчастливая принцесса с Нижней Масловки выбирает бефстроганов. Измотанный лирический герой в санатории кается: «И в палатке я купил чай и перец». Салака в маринаде - двигатель сюжета. Сыр и ливерная - трапеза висельника. С Галичем всегда возникает ощущение, будто крамолу издательства «Посев» прослоили полосными иллюстрациями из «Книги о вкусной и здоровой пище».