журнал Русская жизнь: Тираны (апрель 2009)

Смешно, да? - а легко ли на склоне лет становиться царем дураков?

Фундамент Союза всегда составлял режиссерский клан. Только они - Пырьев, Кулиджанов, Климов, Смирнов, Соловьев - коноводили на правлении. Только этой касты портреты десятилетиями висели в конференц-зале славы. Только их слушали и слышали в Кремле.

Никита Сергеевич победил актерами и регионалами. Герман не с ним. Абдрашитов не с ним. Меньшов давно и агрессивно не с ним. Митта не с ним. Хржановский, Хуциев, Рязанов - откровенно против. Масленников, Бардин, Норштейн - против. Соловьев, Смирнов, Лунгин, Тодоровские, Балабанов на съезд не пришли. Сбылась лелеемая последним царем идея народной монархии - чтоб напрямую с народом, без умников, начетчиков и христопродавцев.

Триумфально охаянный в отчетном докладе наймит и отщепенец Быков справедливо заметил в «РЖ», что Союз есть уменьшенная копия страны - страны, в которой сила и власть фатальным образом разошлись с умом и порядочностью. Вычистив из правления раскольников, инициировав изгнание из Союза президента гильдии критиков, пока безуспешно лоббируя в уставе право роспуска строптивых гильдий, Михалков уподобляется не Пересвету, и даже не Бондарчуку, как замышлялось, а самому что ни на есть сенатору Маккарти в миниатюре. Тоже был известный патриот, бесогон и тоже до жути злопамятный. «В подлости пропадает былой артистизм, - проворчал либерал, атлантический комментатор Бруни. - Ушли времена Березовского. Все опять делается тухлыми аппаратными методами».

За вашу победу, Никита Сергеевич.

Когда- нибудь на вашем надгробии благодарные потомки начертают: «Не проиграл ни одного сражения. В том числе и с интеллигенцией».

Папа будет доволен.

Николай Шпанов и его вера

Про Шпанова современный читатель в лучшем случае знает одну апокрифическую историю, хотя она, в сущности, не про него, а про отважную Александру Бруштейн, автора трилогии «Дорога уходит в даль», на которой росли многие славные дети. На обсуждении какого-то из ксенофобских, густопсово-изоляционистских шпановских романов - то ли «Ураган», то ли «Поджигатели», - Бруштейн рассказала притчу из своего виленского детства. Дети лепят костел из навоза, мимо идет ксендз. «Ах, какие хорошие, набожные ребятишки! А ксендз в этом костеле будет?» - «Если говна хватит, то будет», - отвечают юные наглецы. «Так вот, товарищи, - закончила Бруштейн, - в романе товарища Шпанова говна хватило на все!»

И это очень хорошо и правильно, как говорил Зощенко; и если бы мы обсуждали творчество данного автора на кухне шестидесятых или даже на оттепельном писательском собрании, мы вряд ли отклонились бы от подобного тона. Вспомнили бы еще эпиграмму «Писатель Николай ШпанОв трофейных уважал штанОв и толстых сочинял ромАнов для пополнения кармАнов». Младшие современники Шпанова, вынужденно росшие на его сочинениях, навеки сохранили в памяти перлы его стиля. Друг мой и наставник М. И. Веллер, будучи спрошен о своих детских впечатлениях от беллетристики данного автора, немедленно процитировал: «Сафар был страстно влюблен в свой бомбардировщик, но не был слепым его поклонником».

- Это было так плохо?

- Почему плохо, - раздумчиво проговорил Веллер. - Это было вообще никак.

Но у нас удивительное время, друзья. Оно заставляет переоценить и познать в сравнении даже те вещи, до которых в советские времена у большинства из нас попросту не дошли бы руки. Если недавно проанализированные нами «Бруски» Панферова представляли и этнографический, и психологический интерес, - Шпанов скорее замечателен как лишнее доказательство типологичности российской истории, у него в этом спектакле необходимая и важная роль, которую сегодня с переменным успехом играют так называемые «Воины креатива», неприличная Юденич с золоченой «Нефтью» да еще отчасти Глуховский. Это они поставляют на рынок многологии о том, как коварная закулиса окружает Россию, плетет заговоры, отбирает сырье и растлевает граждан. Правда, раньше упор делался-таки на граждан, а не на сырье. Граждане считались (и были!) более ценным ресурсом, вот их и вербовали без устали - то стриптизом, то попойками, то - в общении с творческими работниками либо микробиологами - обещанием небывалых свобод. Они сначала поддавались, но всегда успевали опомниться. Как бы то ни было, мобилизационная литература существовала и цвела, как всегда она цветет во время заморозков, - но по крайней мере делалась качественно, на чистом сливочном масле. Именно поэтому я обращаюсь сегодня к опыту Шпанова: он явственно высвечивает причину неудач нынешних продолжателей изоляционистской традиции, старательно ваяющих антиутопии о будущих войнах. «Воинам креатива», кто бы ни скрывался под этим мужественным псевдонимом, до Шпанова - как народному кумиру Малахову до народного кумира Чкалова. Так что прошу рассматривать настоящий текст как добрый совет, посильную попытку поставить на крыло новую русскую агитпрозу.