журнал Русская жизнь - Мораль (май 2009)

На следующий день безнравственный человек восхищенно наблюдал на ресепшн другой пятизвездочной гостиницы, в небольшом курортном городке на берегу Балтийского моря, сцену, совершенно восхитившую его. Татьяна вручала портье бутылку «Столичной» - отчего-то совсем крохотную, на полвздоха. Крохотную-то крохотную, однако, безнравственному человеку уже давно не приходило в голову возить с собой подарки, и ему даже стало бы неловко, и справедливо неловко, если бы у сюжета не случилось продолжения. За «Столичной» последовала бутылка - такая же миниатюрная - «Курвуазье», за «Курвуазье» - «Бомбей Сапфир», за джином - «Джонни Прогульщик», как называют этот виски безнравственные люди с Рублевки, и только явление «Ягермайстера», совсем уж не походившего на дар из России, сорвало пелену с глаз зачарованного наблюдателя. Пользуясь удобным случаем, Татьяна опустошила мини-бар, сложив содержимое в необъятную сумку свою, - и только случайный заход в номер горничной, принесшей свежие фрукты и новый букет, воспрепятствовал вывозу алкогольной компоненты за пределы ажурной ограды гостиничного сада.

Эта история, и трогательная, и безобразная одновременно, не стоила бы внимания, если бы в ней, как в капле воды, будь неладна эта капля, не отразилось весьма распространенное в наших краях отношение к нравственности как к предмету личного пользования, зубочистке там, или клизме, или раствору для линз. В терминах нравственности и безнравственности у нас любят описывать явления, к которым значительно лучше подошли бы антонимические пары «выгодно-безрассудно», «художественно оправданно - безвкусно», «социально опасно - общественно-полезно» и так далее.

Неслучайно Галина Вишневская, ни с того ни с сего обругавшая фатально аскетичного «Евгения Онегина» в Большом, рассуждала о нем именно с точки зрения нравственности - к авторскому произведению искусства вообще применимой с огромной, почти на разрыв, натяжкой. Я спросил, нравится ли ему новая версии «Онегина», у буфетчика Дениса, что работает в большетеатровском «зимнем саду», и он ответил «Нет. Снег не падает». И в этом наивном «Снег не падает», отсылающем нас к одной из самых выдающихся сцен предыдущей постановки, значительно больше вкуса, наблюдательности, ума, чем в морально-этических эскападах Вишневской. Между НРАВится и НРАВственностью значительно больше связи, чем может показаться.

«Мне хочется взять автомат и стрелять, стрелять, стрелять без остановки», - говорит моя тишайшая соседка Маша со второго этажа. Все окна ее грандиозной квартиры выходят на Тверскую - и Маше, с ее непрекращающейся гипертонией, победа российской сборной по хоккею аукнулась бессонной ночью под аккомпанемент клаксонов, петард и прочих шумных проявлений народного восторга. «Это абсолютно безнравственные люди, - продолжает Маша. - Я не виновата в том, что мой дед был академиком, а их - мел говно». Аморальные или просто невоспитанные?

С одним из тех, кто жал на клаксон в ту ночь, я сейчас в очередном пресс-трипе. Он с удовольствием рассказывает о часах ликования, резюмирует: «Оторвались - супер». Я киваю: «Замечательно», - считаю безнравственным затевать ссору на чужой земле, да еще и при исполнении. Он тоже занят. У него есть жертва - несчастная практикантка Джессика, приехавшая из 8-го округа Парижа работать под палящим испанским солнцем. Она, как персонаж Ахмадулиной, «упряма, юна и толста». Особенно толста. Его это невероятно забавляет, невероятно. Он похлопывает Джессику по ягодицам, приторно обнимает ее, нараспев, чтобы услышала, говорит: «Ей бы на ДИ-Е-ТУ и была бы персик». Тут я все-таки не выдерживаю, говорю что-то вежливое, но довольно жесткое. «Да ладно, ты че паришься-то, а?» Проблема ведь в том, что она, жительница авеню Ваграм, ему ответить не может: во-первых, на службе, во-вторых, - не владеет соответствующим инструментарием. И тут уже, конечно, для меня не время разбираться в терминологии.

Меж тем борьба с безнравственностью, благодаря усилиям Госдумы, давно считается у нас делом первостепенной важности, государственным. С завидной периодичностью возобновляется инициатива по созданию некого ареопага, который будет контролировать нравственность на телевидении - при этом речь, разумеется, не идет о запрете «Евровидения» и «Скандалов недели», о нет. Вот только что приняли в первом чтении закон о защите детей и подростков от насилия и сексуальной агитации. Из сводки запомнилось что-то совершенно абсурдное: «Защитить подрастающее поколение от пропаганды порнографии» - будто порнография, самая человеческая из всех человеческих сфер деятельности, нуждается хоть в какой-то дополнительной агитации. В Амстердаме, совсем наоборот, порнографию защищают от подростков, да и от более взрослых граждан тоже, в общедоступных брошюрах объясняя, что нельзя показывать на проституток пальцем, гасить о них окурки, смеяться над ними и обзывать их бранными словами. И ведь работает: в Голландии почти нет преступлений на сексуальной почве, в отличие, скажем, от соседней Бельгии, где педофилия едва ли не стала национальным увлечением.