журнал Русская жизнь - Счастье 17.06.2009

Неужели же действительно — каждый день, и шестичасовая очередь? Нет, не каждый — в выходные стоят и по восемь часов.

Чтобы вообще без очереди — такого с 1999 года, с канонизации, с причисления блаженной старицы к лику святых, и представить себе невозможно. До 98-го могила матушки Матрены была на Даниловском кладбище — так и там люди стояли вдоль кладбищенской аллеи рядком, ожидая своего череда. Каждый подходил, шептал свою просьбу и брал немного песочка, так что могилу приходилось чуть не каждый месяц поднимать. Подсыпать землицы. И сейчас еще некоторые благочестивые люди ходят на прежнюю могилку и берут песочек — но уж поменьше. Теперь поднимают могилу только два раза в год.

Так что очередь была всегда — но так, часа на два. Как начался кризис — стала трехчасовой, а после передачи Андрея Малахова «Пусть говорят» с каждым днем народу приезжает все больше и больше.

Что же говорил Малахов в своей передаче? Он, я знаю, человек открытый всему чудесному. Увидит, говорят, какой-нибудь серебряный кабриолет и говорит: «Чудо, правда?» Ну, ладно, это я зря — Андрей Малахов человек добродушный, и далеко не дурак (о, Господи, что ж со мной случилось, пока я терлась возле иконы матушки Матроны? Доброе слово сумела написать). Собственно, передача была устроена вот по какому поводу — спорили между собой настоятель храма святой равноапостольной княгини Ольги на Михайловской даче (что на Стрельне) игумен Евстафий (Жахов) и дьякон Андрей Кураев. Игумен Евстафий совершил неприятный поступок — поместил в храме икону «Блаженная Матрена Московская благословляет на богоугодные дела Иосифа Сталина». Естественно, вышел скандал, игумен лишился места настоятеля (ныне он второй священник в своем храме), икону из храма вынесли.

Дискуссия (как все телевизионные споры) получилась пустой и неважной, зато (как обычно у Малахова) имели место интереснейшие подробности, чудесные частности. Зрительницы поспешали с торопливыми жизненными примерами, рассказывали о чудесах Матронушки, о том, что никакая другая икона, никакая святыня (по мнению выступавших дам) не помогает так простому просителю, как икона святой блаженной Матроны и ее мощи. И конечно, всех волновала истинность события, изображенного на иконе — действительно ли Сталин приезжал в октябре 1941 года в Староконюшенный переулок (где Матрена жила в прихожей на сундуке). Вправду ли спрашивал ее о том, будет ли отдана Москва врагу (провидица, верите ли, отвечала, что нет). Игумен Евстафий утверждает, что лично знавал старушку, присутствовавшую на мифологической встрече.

Нужно сказать, православные патриоты ценят Матрону Московскую необычайно. В самый обычный, ничем не примечательный будний денек, в какой я добралась до монастыря — ведь и праздника никакого не было, никакой особенной даты, — и то обнаружила подле монастырских ворот паломника в пыльном кителе, который раздавал желающим списки с «русской молитвы». Молитва проста: «Всякий раз, как видишь на улице инородца, нужно про себя помолиться: Господи, спаси Россию от нашествия инородцев!»

В жизнеописании Матроны Московской (помимо легенды о встрече) невозможно обнаружить ничего специфического, никакой звенящей государственности. Кротость и терпение. Жалость. Разве что любила Москву: «Последние годы не спала. Берегла Москву. Только подремлет на кулачке и все».

И вот интересно, за что любила-то?

Родилась в Тульской губернии. Семья крестьянская. Бедная. Девочка же родилась слепой. Хотели отдать в приют, но тут матушке приснился вещий сон, и о приюте разговора уже не было. В среду и пятницу не брала материнскую грудь — спала постные дни напролет. Выросла почти что в храме — не пропускала ни одной службы. Ездить за советом и исцелением к ней начали чрезвычайно рано — с того года, как ей исполнилось восемь лет. «Издалека приезжали на телегах, так эти телеги полверсты на дороге стояли». Из обузы превратилась в семейную кормилицу. Многие годы каждый день принимала людей — до сорока человек.

В Москву перебралась в двадцать пятом году — главным образом потому, что опасалась принести неприятности родным. Жила бездомно — на сундуке, иной раз и в коридоре, некоторое время ночевала в летней фанерной пристройке, в Сокольниках. Осенью и зимой волосы ночью примерзали к стене. Предугадывала приход милиции и всякий раз заранее просила ее перевезти в другое место, кочевала по квартирам, жила без прописки — как упомянуто в жизнеописании: «времена были тяжелые и все боялись ее прописать». Надо сказать, Москва знавала разные времена — и тяжелые, и такие, когда «народ находился в облегчении», — однако ж боязнь прописать к себе в квартиру любого, даже самого драгоценного столичного гостя, москвичей как-то никогда не покидала.